этом направлении. Но, поскольку план-то наш, я, как премьер правительства — законного польского правительства — могу и сам изложить его вам.

Снизив голос до полушепота, поляк доверительным тоном сообщил советскому министру иностранных дел, что еще в октябре прошлого года все вооруженные силы Польши получили приказ о том, чтобы они вели борьбу совместно с советскими вооруженными силами. Наверно, пан Молотов имеет сведения о том, что это уже осуществляется?

Это было одновременно и вранье, и проверка: а что знают русские?

Но ожидаемого впечатления эта речь на советского министра не произвела. Проверка не удалась. Молотов ответил, что у него есть сведения, но не совсем такого характера. Советский министр не стал уточнять, что ему давно известны приказы по Армии Крайовой, изданные Ровецким и Коморовским, о борьбе с Красной Армией и партизанами, и что они говорят совершенно о другом.

Кажется, именно в тот момент Миколайчик понял впервые, что «уболтать» советского министра ему будет нелегко. Но, тем не менее, он продолжал свою пафосную речь.

Он говорил о том, что у польского правительства имеется план, предусматривающий мобилизацию всех сил на борьбу с немцами. В этот решающий момент важно найти общий язык между советским и польским правительствами, чтобы заложить основы дружественного сотрудничества между Польшей и Советским Союзом в будущем.

Он лично уверен, что имеет за собой почти все население Польши. Он, Миколайчик, представляет те политические партии Польши, которые хотели бы сотрудничать с Советским Союзом и вели борьбу с теми партиями, которые не особенно хотели сотрудничать с Советским Союзом.

Молотов спокойно ответил, что он не совсем понимает то, что говорит Миколайчик. Хотя по-русски Миколайчик говорит вполне понятно.

Дело не в этом. В польском правительстве представлены разные партии, включая и такие, враждебность которых никто не может оспаривать.

Миколайчик решительно заявил, что таких партий в польском правительстве нет. Все четыре партии, представленные в правительстве, хотят сотрудничать с Советским Союзом.

Стало ясно, что такова выработанная в Лондоне точка зрения и Миколайчик от нее не отступит. Да и альтернативы у него не было. Поэтому Молотов заметил, что тогда лучше оставить этот вопрос.

Получив легкий щелчок по носу и с секунду поколебавшись, Миколайчик зашел с другой стороны. Он рассыпался в уверениях в том, что между советским и польским правительствами нет больше разногласий. Он, Миколайчик, хотел бы переговорить с советским правительством обо всех делах и убедить советское правительство в искренности намерений польского правительства.

Молотов вполне резонно ответил, что лучше переговорить с Польским национальным комитетом. Этот комитет был недавно образован в Люблине, на территории, уже освобожденной советскими войсками от фашистов. В Лондоне это прекрасно знали.

Это было поворотным моментом в беседе. И Миколайчик решительно заявил, что, как он думает, ему все же лучше переговорить с советским правительством, героические армии которого бьют немцев. Советское правительство представляет мощь своей страны, которая будет руководить Европой. Это была прямая и очень грубая лесть, но такие примитивные приемы на Молотова не действовали.

А Миколайчик продолжал говорить об историческом моменте, желая подчеркнуть, что если советское правительство великодушно пойдет навстречу польскому правительству, то польский народ пойдет на союз с Советской Россией. Если он, Миколайчик, будет говорить с Национальным комитетом, то он не уверен, что случится то же самое.

Это выглядело не просто перебором, а настолько примитивным и мелким шантажом, что Молотов даже поморщился. Ведь он прекрасно знал, что за Миколайчиком — лишь кучка проигравшихся польских политиканов и туманные, фальшивые обещания англичан. И больше за ним ничего нет, так что весь его пафос и показная уверенность главы, якобы, правительства просто смешны. Перед советским министром иностранных дел был самый обыкновенный говорун, сеймовый деляга.

Вообще-то весь пыл и выспренность речи Миколайчика, вся его поза напомнили Молотову когда-то виденное выступление одного провинциально трагика из группы бродячих актеров, давно, еще до революции. Тот на сцене тоже держался уверенно и говорил очень правильные, кем-то написанные, слова. А потом молодой Молотов встретил его в трактире, где трагик, окончив выступление, жадно пил водку…

Но, соблюдая дипломатически протокол, советский министр все же поставил поляка на место, ответив, что, как ему кажется, Миколайчику лучше переговорить с Польским комитетом Национального Освобождения, который лучше знаком с положением в Польше. Это повторное предложение на дипломатическом языке ясно говорило, что предыдущее предложение поляка-эмигранта советское правительство не устраивает.

И как бы в утешение Молотов добавил, что то, что маршал Сталин сообщил через Черчилля о возможности его встречи с Миколайчиком, остается в силе. И он передаст товарищу Сталину просьбу Миколайчика о приеме. Возможно, что Сталин примет Миколайчика в самое ближайшее время, в среду или четверг. Словно ребенка погладил по головке и дал конфетку…

Казалось, тема закрыта, но Миколайчик не хотел уступать. В ответ на замечание Молотова о том, что Польский комитет знает положение в Польше, он решительно заявил, что польские делегаты, прибывшие в Лондон, хорошо знают положение в стране.

И опять Молотов с легкой иронией ответил, что в самой Польше больше информации, чем у польских делегатов, прибывших из Лондона.

— Да, безусловно, — внезапно согласился Миколайчик, и вдруг заговорил, совершенно невпопад, о том, что генерал Табор может вылететь из Лондона в любое время и сообщить о положении в Польше.

И добавил:

— Польское правительство обдумывало план генерального восстания в Варшаве и хотело бы просить советское правительство о бомбардировке аэродромов около Варшавы. (О том, что восстание давно уже спланировано и начнется через полсуток, Миколайчик не сказал ни слова.)

— Что ж, — ответил Молотов, — до Варшавы осталось всего лишь около 10 километров, — и спросил, имеются ли у Миколайчика еще какие-либо вопросы.

Нет, нет, вопросов у Миколайчика больше нет, и он готов ответить на вопросы Молотова.

Молотов, которому уже стало все ясно, спросил, какие пожелания имеются у Миколайчика, которые он, Молотов, мог бы передать маршалу Сталину.

И снова Миколайчик настойчиво повторил то, ради чего он и приехал в Москву: он просит господина Молотова передать маршалу