Луи метал молнии. Вот уже два месяца британский генерал Милн контролировал размещение в Турции личного состава войск Антанты, причем последние находились в подчинении Франше д’Эспере. Эта абсурдная организация порождала бесконечные конфликты между союзниками. И министр недвусмысленно заявил — Франция не может допустить, чтобы Восточное Средиземноморье превратилось в английское озеро.

Полковник поднял руку в примирительном жесте.

— Полно вам, дорогой друг, я не хотел вас задеть, но, признайте, турки явно бросают нам вызов. Они сопротивляются. Сначала отказались сдать немецкие и австрийские войска, окопавшиеся на азиатском берегу, теперь, когда мы выявили два десятка людей, виновных в плохом обращении с британскими заключенными, они снова отказываются действовать.

Луи подхватил с подноса, который нес метрдотель, бокал шампанского.

— Вы неправильно поняли характер турок и их устремления.

— А вы правильно поняли? — с иронией спросил англичанин.

— Отказ от выдачи боевых товарищей — это скорее благородство, вы не находите? Что касается выдачи соотечественников, то это было бы нарушением их прав, а заодно и государственного суверенитета, признанного перемирием. И главное, переговоры в Мудросе вели именно вы. Почему же вы хотите, чтобы турки были дружелюбными, если постоянно их оскорбляете?

— Не понимаю, к чему вы клоните, — раздраженно процедил Стратмор.

— Все ваши переводчики — греки. Их предубеждения, да что там — очевидная нелюбовь к туркам, не могут не оказывать на вас влияние. И это обидно и оскорбительно для любого. И вы удивляетесь, отчего вас ненавидят?

— Гардель, вы сегодня какой-то возбужденный. Такое впечатление, что вы перешли на их сторону. Должен ли я вам напомнить, что турки — наши враги, а мы победители? Меня удивляет ваша снисходительность по отношению к ним. Согласно многим рапортам, то, как они обращаются с христианским меньшинством, оставляет желать лучшего… Перемирие — это не мир, и вам это известно. Что касается меня, то после Эль-Кута и Дарданелл[31]— горький осадок.

Луи не сомневался в этом. Война на Дарданеллах закончилась кровавым поражением. Настоящей резней. Что касается осады Кут-эль-Амара, о ней говорили, как о самом жестоком военном унижении Британии. С тех пор англичане обвиняли турок в негуманном обращении с военнопленными, приведшем к гибели тысяч индийских и британских солдат.

Насупившись, Стратмор в упор смотрел на Луи в ожидании реакции. Узкое лицо полковника, казалось, заострилось еще больше. Но Гардель оставался абсолютно невозмутимым. Ему вспомнился взгляд Лейлы-ханым, умный, немного презрительный. И еще взгляд Селим-бея, когда они сидели за столиком ресторана в отеле «Токатлиан». Они обсуждали поэзию, бордонские виноградники, каллиграфию, фонтаны и сады, говорили обо всем, что дарит жизнь, а не смерть. Не забыли они тогда и Ахмета, который пытался сбить рогаткой картонный военный корабль…

Гнев мстительного англичанина не находил отклика в душе Луи. И дело было даже не в том, что он вспомнил хозяев дома, дело было в удивительной душе этого города. Константинополь наполнял Гарделя эмоциями, тоска француза отдавалась эхом в узких улочках древней столицы. Луи восхищало спокойное достоинство стамбульских мусульман. Очаровывал шорох черных вуалей женщин. Завораживал непрерывный танец кораблей в Золотом Роге. Коварные течения Босфора, которые, словно дикого зверя, приручали местные моряки… Призрачные существа, живущие в руинах, аромат пряностей, неизменная вежливость турок, крик чаек, мозаика заброшенных византийских куполов, успокаивающий своей регулярностью призыв к молитве, постукивание фишек по доске для нардов… Вот тонкая рука девушки одергивает алые занавески и в перламутрово-золотую комнату вливается свет, а он на диване с трубкой из слоновой кости курит опиум. Он с широко открытыми глазами изучает мозаичный узор на потолке. Все его страхи и колебания рассыпались одно за другим, а на их месте распускались чистые прозрачные яркие мысли. Город дарил ему волшебство созерцания чудес собственной души.

Внезапно у него на лбу выступили капли пота. Затряслась рука. Луи поставил бокал.

— Стратмор, я вынужден вас оставить, — сказал он, развернувшись на каблуках.

Остаться здесь еще хотя бы на секунду, в этом режущем глаза свете, в наполненном агрессивными лицами зале, показалось ему невыносимым.

Ночь, словно нож гильотины, упала на город, возвращая Луи к беспорядочным мыслям и желаниям. Оставив позади ворота Пале де Франс, он широким шагом поднялся по крутой улочке, где звучали сердитые женские голоса. Он дернулся от звука резкого захлопнутого окна. Квартал Пера была дерзким и шумным как днем, так и ночью. Лишенный комплексов, оживленный, он был похож на старую опытную хозяйку, перестаравшуюся с косметикой.

Луи бестактно расталкивал прохожих. Его обругали по-русски. Какая-то проститутка с ярко накрашенными губами, прислонившись спиной к стене, с ироничной улыбкой наблюдала за происходящим. Девочки здесь появлялись уже после четырех часов вечера. Их не пугала даже непогода. Это стало бедствием квартала. В изысканных восточных буржуазных салонах оккупантов обвиняли в том, что они никак не могли навести здесь порядок.

Француз вышел на Гранд Рю, под свет ярких вывесок. Он взмок и скверно себя чувствовал оттого, что не дал отпор британскому офицеру. Глядя под ноги, он пробивался сквозь толпу в сторону садов Таксим.

Луи чувствовал себя хорошо лишь по ту сторону Золотого Рога. Тишина спящего городка действовала успокаивающе. Там была его берлога, куда он убегал от убогой обыденности. Там удушающая жара хаммама обдавала его чистотой и неожиданной порочностью. Гардель неустанно возвращался в Пера, потому что здесь была Нина и ноги сами его сюда несли. Однажды, застигнутый ливнем, Луи искал укрытие среди мастерских золотых дел мастеров, шляпных лавок и домов свиданий, освещенных десятками ярких фонарей. Он заскочил в какое-то заведение — одновременно кондитерскую и кафе. Здесь стопками лежали газеты. В меню был сытный борщ и, конечно, алкоголь. И здесь продавалось все.

Она подошла принять у него заказ как раз в тот момент, когда он искал, куда пристроить промокшую фуражку. Он поднял взгляд и увидел затянутую в корсет пышную грудь, затем лицо с выступающими скулами, обрамленное светлыми кудрями, смешной кружевной чепчик. Она смерила его холодным взглядом и, подхватив головной убор, положила на полку. Ее черное платье было растянуто на бедрах. Ему вдруг жутко ее захотелось, безрассудно, потому что ее блестящее платье было слишком облегающим, потому что молодая незнакомка была серьезной, сдержанной, но, вероятно, была готова получить несколько турецких лир, франков или горсть долларов…