Нас поселили в какой-то комнатушке. Там стояли потрепанный диванчик, пара стульев и стол с поломанной ножкой. Над окном печально болталась выцветшая на солнце занавеска.

– М-да, – угрюмо протянул Либерман, окидывая комнату взглядом. – Не королевский прием…

– Ну уж извиняйте, – процедила я. За последние несколько часов он мне ужасно надоел. Клер сморщила нос, она тоже не испытывала восторга. Но хотя бы молчала, за что я прониклась к ней уважением.

Я подошла к окну и выглянула наружу. Так и есть – пиратское пристанище. Но стоит признать, эти товарищи казались божьими одуванчиками по сравнению с головорезами Жака, которых я имела удовольствие наблюдать в Африке…

Время шло медленно, мучительно медленно. Было жарко и влажно, а в комнате не имелось даже какого-нибудь вшивого вентилятора. Мы все маялись от жары, безделья и растущего раздражения. Несколько раз нас проведал тучный Банг. Каждый раз у него в руках оказывалось что-то съестное – либо кусок хлеба, либо банан.

Ближе к вечеру нас накормили. Еда была довольно специфической, так что и я и Клер остались полуголодными. Зато Якову Давыдовичу досталось больше. Он поглощал местные кушанья с такой быстротой, словно именно так питался ежедневно в Москве. Хотя кто его знает, может, именно так он и питался.

После ужина Клер напросилась в душ. После того как она ушла, Либермана почему-то потянуло на беседу.

– Вот скажите мне, Рита, – сказал он, задумчиво глядя в грязный потолок. – Есть ли на свете настоящая любовь? Ну, вот такая, чтобы без денег, без власти… Понимаете?

– Есть, наверное, – ответила я. – А что это вас так интересует этот вопрос?

– Да так, просто, – пожал он плечами. – Кстати, пока вас в лодку запихивали, у вас тут кое-что упало.

Либерман залез в карман и вынул… мою драгоценную «ношу». В презервативе. Протягивая ее мне, нежно сказал:

– Я подобрал, память все-таки… А что это вы ее так упаковали?

– А упаковка тоже памятная, – нашлась я и выхватила карту у него из рук. Клянусь, я была готова расцеловать его в обе щеки. Нашлась, родимая! Когда первая волна радости утихла, я немного смутилась. Но про себя. Знал бы Яков Давыдович, что он мне только что отдал!!! А он, сведя брови на переносице, уточнил:

– Что вы имеете в виду, говоря о «памятной упаковке»?

Ночь была бесконечно длинной. К влажности и духоте добавились комары. Да, Либерман был прав – прием нам оказали скудный. Так как диван был один, нам выделили пару каких-то несвежих покрывал. Прилечь больше было негде, поэтому мы ютились на них. Диван по негласному соглашению оккупировала Клер. Согнать ее у меня не хватило мужества – я боялась, что она в порыве гнева скажет что-нибудь Либерману. Тем более теперь, когда она была полностью уверена, что «буратинка» Джон потерян для нее навсегда. Я была начеку.

Утром пришел Банг. Вид у него был озабоченный. Пройдясь по комнате, он, наконец, остановился и сказал:

– Пойдемте, приехал ваш, как его… секретарь…

Я очень волновалась. Во-первых, мне очень хотелось покинуть этот райский уголок земли. Чем скорее, тем лучше. Во-вторых, у меня был «груз» – Либерман и Клер. Сладкая парочка. Теперь они полностью зависели от меня. Ну и в-третьих, мне, конечно, очень хотелось отдать Жаку карту и получить деньги. Я уже даже знала, куда их потрачу.

На улице было натуральное пекло. Где-то вдали гремело – назревала гроза. Нас проводили в центральную постройку, усадили в предбаннике, сказали: «Ждите». А через пять минут пред нами возник… Конечно, Ганс.

Тощий, белобрысый, непробиваемый, грубый пройдоха немец, который, если верить Жаку, мог украсть абсолютно все. И выйти из воды сухим. Благодаря ему я тогда, в октябре (когда Рома окатил меня из лужи), оказалась в Хорватии. Ну, в эдакой его «абсолютности» я сильно сомневалась. Тоже мне, агент 007! Если он был таким неуязвимым, каким считал его Жак, как же вышло, что он носился с этими драгоценностями как курица с яйцами и не знал, куда их приткнуть? А потом все равно угодил в руки к нашей доблестной милиции. Неужто наша милиция так хорошо работает? Не верю! Вот как все повернулось! А откажись я тогда от его просьбы взять на хранение драгоценности, не познакомилась бы с Жаком…

С Гансом у нас была взаимная нелюбовь. Я его раздражала своими вопросами, а он меня своей молчаливостью и бесконечным хамством.

Хотя, стоит признаться, я была толерантна по отношению к нему. Сказать о нем то же самое я не могла. В самом начале нашей совместной «карьеры» я даже пробовала на него обижаться. Но потом стала подозревать, что он не любит всех женщин в принципе. По определению. И буквально всех считает дурами. Уточнять, почему он так не любит слабый пол, я не стала. Но для себя решила, что это, скорее всего, от неразделенной первой любви. Если бы у меня был выбор, я бы, конечно, предпочла работать с кем-нибудь другим. С кем-нибудь, кто не обзывает тебя регулярно «дурой» и уважительно относится к твоему мнению. Но, к сожалению, выбора у меня не было. А Жак лелеял этого немецкого ворюгу аки малое дитя. Так что приходилось молчать в платочек и держать свои эмоции на привязи.

На этот раз Ганс был элегантен, как никогда. На нем были светло-серый костюм, бабочка и ботинки, которые блестели так, словно их только что начистили. Как он выдерживал такой костюм в такую жару, не знаю. Жидкие волосы Ганс зачесал набок и намертво замазал каким-то супергелем. Из нагрудного кармашка торчал платочек. Когда я увидела эту деталь его невозможного туалета, на меня накатила волна умиления… Бог ты мой! Платочек! У Ганса!

Удивилась ли я, увидев его? Нет. Ну, или совсем чуть-чуть. Все это время где-то в недрах моего подсознания брезжила догадка, что это будет именно он. Не спорю, я бы предпочла кого-нибудь другого. Но в данной ситуации, как, впрочем, и во всех предыдущих, выбирать не приходилось.

Ганс был не один. Его сопровождали двое. Этих я видела впервые. Времени разглядывать «свиту» у меня не было. Единственное, что я отметила, это то, что один был высокий, второй маленький, и оба в костюмах. В руке у маленького болтался портфель.

– Ну, вот и свиделись, – улыбнулась я и посмотрела на платочек, торчащий из кармана Ганса. – Как долетели?

– Принцесса. – Ганс встал на одно колено, склонил голову и поцеловал мою руку.

Клянусь, Либерман перестал дышать, у Клер отвисла челюсть, а у Банга расширились глаза. Да что тут говорить, я и сама обалдела. Но быстро взяла себя в руки и вошла в роль. Выпрямила спину, прокашлялась и спросила:

– Как чувствует себя его величество?

– Он ужасно волнуется, – сказал Ганс и изобразил что-то вроде реверанса. – Надеюсь, вас тут не обижали?

– Ладно, хватит церемониться, – перебил его Банг довольно грубо. – Вы деньги привезли?

Ганс поднял на него светлые, ясные, невинные глаза. Клянусь, если бы я не знала этого прохвоста, я подумала бы, что он любит незабудки, ходит в церковь и вышивает крестиком по вечерам. Взмахнув белесыми ресницами Ганс выдавил из себя что-то вроде разочарованного вздоха.