– Ты, сука, у меня доиграешься! Я тебе, блядь, покажу сепаратные переговоры! Тебя тут завтра не будет!

Шленский отошел в сторону и закурил. Из темного холла за его спиной раздался всхлип. Шленский обернулся. В холле, забившись за кадку с пальмой, беззвучно плакала Кузнецова. Шленский помедлил – и все-таки подошел к ней:

– Лена!

Услышав за спиной голос, Кузнецова еще больше сжалась и, как ребенок, отвернулась носом к стене.

– Лена, вы что? – Шленский осторожно дотронулся до ее плеча. – Не надо плакать.

Кузнецова еще раз шмыгнула носом.

– Господи! – ужаснулся Шленский. – Да что ж такое! Ну к черту! – с нарочитой веселостью заявил он. – Сейчас организуем вам звонок! Пять минут дел! Вам в какой город?

– В Нижнеудинск, – не оборачиваясь, сказала Кузнецова.

– Ну да, – сказал Шленский. – Конечно, Нижнеудинск. Никогда не был, – пожаловался он.

– И не надо, – обернувшись, сказала Кузнецова.

– Теперь не надо, – улыбнулся Шленский. – Ну, идем звонить. Только приведите себя в порядок.

Они вызвали лифт.

– Спасибо вам, – сказала Кузнецова.

Дверь лифта открылась, обнаружив внутри Черышеву, Жукову и Стеценко, возвращавшихся с тенниса.

– Здравствуйте, – войдя в лифт вслед за Кузнецовой, сказал Шленский.

– Здравствуйте-здравствуйте, – ответила Жукова.

– Вы на какой? – спросил Шленский.

– Мы? Мы на седьмой, – ответила Жукова.

Девушки с нескрываемым интересом разглядывали зареванное лицо Кузнецовой и красное от смущения – Шленского.

– Ага, – сказал он и нажал кнопку. – До свиданья, – сказал Шленский, выходя на шестом вслед за Леной.

– Всего доброго, – ответствовала рыжая Стеценко.

Двери закрылись, и из поехавшего вверх лифта раздалось многозначительное «о-о…».

– Подождите, я сейчас, – попросила Кузнецова, отпирая дверь.

Шленский покорно присел на диванчик напротив телевизора в холле. Потом поглядел на часы, покачал головой. Потом подошел к двери, намереваясь постучать, но из соседнего номера вышла косметолог Катя, и Шленский отпрянул от двери.

– На ужин не идете? – поинтересовалась Катя.

– Да я тут вот… – неопределенно ответил Шленский.

– Ну-ну, смотрите не опоздайте, – весело предупредила Катя.

Лена вышла из номера через двадцать минут – в вечернем платье, с макияжем. Вышла – и остановилась в дверях, глядя на Шленского.

– Так гораздо лучше, – сказал Шленский. – Но мы остались без ужина.

– Алло! – кричала в трубку Кузнецова.

Портье – женщина в белом халате – морщилась и затыкала уши.

– Алло! Мама! Это я, мамочка! Не волнуйся! У меня все хорошо!

Шленский, уходивший к лифту, обернулся, и она благодарно помахала ему рукой.

Шленский вошел в свой номер и зашарил рукой, ища выключатель.

– Не зажигайте свет, Штирлиц, – раздался из темноты голос Деветьярова. – Я выкрутил пробки. И продал.

– Так заикой оставить можно, – сказал Шленский и включил свет.

Деветьяров сидел в кресле. На сервированном столе стояли многочисленные тарелки, накрытые другими – чтобы не остывало.

– Ужин, сэ-эр…

Шленский молча сел за стол и начал быстро есть. Расправившись с салатом, молча взялся за горячее.

– Реже мечи, – посоветовал Деветьяров. – Дурачком станешь.

Шленский положил в рот огромный кусок мяса и принялся жевать.

– М-м, – мрачно с набитым ртом проговорил он наконец. – А как ты сюда попал?

– «Меня перенесла сюда любовь, – сообщил Деветьяров, – ее не останавливают стены…» Балкон закрывать надо, Станиславский! Ты когда-нибудь кончишь жрать?

– Ну, допустим. – Шленский отставил тарелку.

Деветьяров легко вскочил и, движением конферансье подняв руку вверх, заявил:

– Итак, к вопросу о Бродвее!..

– Ну-ну, – стараясь казаться недовольным, сказал Шленский. – Полегче.

– Обидеть художника может каждый… Рассказываю.

Пансионат «Роща» жил вечерней жизнью. Пройдя мимо углового номера, где Деветьяров показывал Шленскому свой «Бродвей», по лестнице на шестой этаж поднимался охранник Романа Юрьевича – Степан.

Поднявшись вслед за ним и обогнув угол здания, мы бы увидели сквозь оконное стекло Кузнецову. Сидя на подоконнике, она молча глядела в сумерки за окном. В открывшихся дверях позади нее показался Степан, и Кузнецова, кивнув, вышла за ним из номера.

В соседнем номере готовились к вечернему выходу Жукова и Стеценко: Жукова, в полной боевой раскраске, клала на лицо последние штрихи маленьким мизинчиком, а рыжая Стеценко еще стояла перед кроватью, оценивающе глядя то на одно, то на другое платье…

…а камера тем временем заглядывала в следующее окно, за которым Оленька Шефер внимательно разглядывала то себя в зеркале, то вырванный из журнала портрет Мэрилин Монро. Определив наконец основное различие между изображениями, Оля пальчиками оттопырила платье на груди, увеличив ее размера на три, и горестно вздохнула.

В просторном холле со сплошной зеркальной стеной тоненькая Даля мелом начертила по паркету длинную продольную линию и, встав у ее начала, пошла по ней – таз вперед, шаг по диагонали, – но подвернула ногу и присела, ойкнув. Помассировав сухожилие, литовка выпрямилась и снова пошла к началу меловой линии.

Обогнув холл и миновав темный номер, мы бы заглянули в комнату Черышевой. Xoзяйки в номере не было, но свет горел, выставляя напоказ распотрошенный чемодан и разбросанные по комнате детали туалета. Единственным более или менее живым существом в этом натюрморте был говорящий с экрана диктор Кириллов. Шла программа «Время».

Через стенку от Кириллова на кровати с книжкой в руках лежала Лаврушина, но она не читала. Маленькая Веснина тиранила ее фотографиями своего молодого человека в армейской форме. Наконец Веснина спрятала фотографии в конверт, и Лаврушина подняла было книжку с одеяла. Почитать ей опять не удалось. Веснина достала из сумочки новый конверт с фотками, и Лаврушина обреченно закрыла книжку.

В баре, за угловым столиком, Роман Юрьевич, отечески улыбаясь, что-то объяснял Кузнецовой, которую привел Степан. Сам Степан у входа колотил по клавишам игрового автомата. Мимо него, выйдя из лифта, прошли Жукова и Стеценко.

Они миновали бар и вошли в бильярдную, где Деветьяров и Аслан учили играть Черышеву. Помогая девушке достать шар, Аслан прилег рядом. Деветьяров не отказал себе в удовольствии понаблюдать за этим сеансом сзади.