– Вы совсем мозги заспали, Леонид Михайлович! Это Деветьяров, слыхали такую фамилию?

– А, Андрей. Привет.

– Ты что, правда еще спишь?

– Который час?

– «Не спи, не спи, художник»! Начало десятого!

– Ну. И чего звонишь в такую рань? Свинья ты после этого!

– Когда к девкам едем, Мейерхольд? – ничуть не обидевшись на «свинью», весело крикнул Деветьяров. – Я вся горю.

– Никуда мы не едем, Андрюша.

– Не понял.

– Никуда не едем!

В ответ в трубке раздались гудки.

Пожав плечами, Шленский положил ее и снова завалился спать.

Но доспать ему не удалось: через полчаса Деветьяров позвонил уже в дверь.

– Гротовский, – сказал он, стоя на пороге. – Что за номера?

– Я прочел сценарий, – хмуро сообщил Шленский. Он стоял на пороге в тапках, майке и трусах. – Это полная порнография.

– Я войду? – кратко осведомился Деветьяров.

– Входи.

– Так, – резюмировал Деветьяров, усевшись в кресло на кухне. – Значит, порнография. И что?

– «Что, что»… Хочешь, чтобы на тебя пальцами показывали?

– Я об этом мечтаю! – ответил Деветьяров.

– А я нет! – отрезал Шленский.

– Слушай, налей кофе, Стреллер, – поморщился Андрей. – А то мне от твоего вида удавиться охота.

– Ага.

Шленский поставил чайник и поплелся в ванную, откуда тут же раздались шум воды, фырканье и уханье.

– От тебя, Ленчик, сдохнуть можно, – выйдя в коридор, прокричал через дверь Деветьяров. – Я целый день по театру бобиком бегаю, всех на уши ставлю. Я им репертуар на месяц поменял – а он сценарием недоволен! Феллини хренов! Не нравится – сам напиши!

– Чукча не писатель, – проорал из ванной Шленский. – Чукча режиссер!

– Чукча импотент! – крикнул Деветьяров. – Там девки дюжинами, а он сценарии читает! Работать надо, день и ночь!

– Пошляк! – проорал Шленский.

– Леонид Михалыч! – весело пропел Деветьяров. – Ты что, каждый день в цэковских санаториях сачка давишь? Да придумаем мы это шоу! На хрен тебе сценарий с твоей башкой?

– Грубая лесть, – с удовольствием разглядывая свое лицо в зеркале, ответил Шленский.

– Ге-ний! Это все знают! – заявил Деветьяров.

Дверь открылась. За ней, вытирая шею полотенцем, стоял Шленский.

– Кто я?

– Ну не гений, – сказал Деветьяров, – но зато какой талант!

И немедленно получил полотенцем по голове.

На кухне свистел чайник.

Кофе был допит. Шленский поставил чашки в раковину и сказал:

– Ладно, черт с тобой. Попробуем!

– Спасибо, кормилец! – жуя пряник, поблагодарил Деветьяров. – Век не забуду.

– Да, сегодня у них там эта… – сказал Шленский. – Тьфу, слово забыл! Сейчас. – И он ушел в комнату. – А! Вот, – раздалось оттуда, – презентация!

– Кто? – не понял Деветьяров.

– Презентация. Ну, открытие конкурса этого долбаного. Тусовка с выпивкой. В общем, на́ пригласительный.

– Ого! – Деветьяров рассмотрел соблазнительное ню на обложке билета. – А ты?

– В гробу я их всех видал, – поеживаясь, ответил Шленский.

– Хорошо у тебя в гробу, – отреагировал Деветьяров, пряча пригласительный. – Поеду. Не пропадать же халяве. Еще пряники есть?

– Хватит с тебя, халявщик! Иди, опоздаешь. Пряников ему.

– Ну, тогда чао-какао! – Деветьяров направился к двери.

– И чтоб в костюме был и при галстуке! – крикнул вслед Шленский. – Знаю я тебя… Шпана!

– Учи ученого! – донеслось с лестницы.

Шленский – в трусах, майке и тапочках – вернулся в комнату. Секунду постоял, решая, ложиться снова или нет. Потом тоскливо, с долгим дверным скрипом потянулся и, подойдя к окну, торжественным рывком распахнул занавески.

За стеклом, в ремонтной люльке, прямо напротив него стояла девушка с малярной кистью – и с интересом смотрела на открывшееся зрелище.

Из театральной библиотеки Шленский вышел, груженный книгами и фотоальбомами. Мартовское солнце сверкало в лужах и мелькало в окнах троллейбусов. Шленский остановился, поставил сумку на лестницу у входа и, стащив с себя куртку, перекинул через свободное плечо. Он двинулся наверх, к метро – и уличный фотограф, поймав в объектив его улыбающуюся физиономию, на ходу вручил талончик.

У редакции «Московских новостей» Шленский через спины и головы изучил газету на стенде. Едва отойдя от него, нос к носу столкнулся с приятелем – судя по виду, такой же богемой, как и он. Они чесали языками, салютуя проходящим мимо общим знакомым…

Потом троллейбус повез его вдоль Тверского бульвара – и через девять минут Шленский просовывал голову в окошечко кассы в одном из арбатских переулков. Получив свои аспирантские рубли, Шленский изловил такси и как белый человек поехал домой.

Вечер застал его в развале книг и альбомов, за долитым по третьему разу чаем. Ожесточенно скребя ногтями немытую шевелюру, Шленский кропал сценарий…

В программе «Время», с выключенным звуком, мелькавшей в телевизоре, рядом с Нинель Шаховой появился Роман Юрьевич. Его лицо сменилось панорамой выставочного зала. Там, среди роскошных девушек и сытых мужчин, с бокалом в руках, блаженно улыбаясь, в богемном шарфике через шею, стоял Деветьяров.

Первое, что увидел Шленский, выскочивший утром из подъезда, была стоящая посреди грязного двора огромная «вольво».

– Здравствуйте, Леня, – сказала со скамейки соседка.

– Доброе утро, – на ходу ответил Шленский.

– Вас ждут, – сообщила другая, дежурившая рядом.

– Да-да, спасибо.

– Не за что, – сказала соседка, поедая глазами «вольво». Задняя дверца открылась. Шленский поставил внутрь сумку и сел.

– Доброе утро.

– Доброе утро, – ответил Аслан, сидевший за рулем. – Поехали?

– Поехали, – ответил Шленский. – Только надо заехать еще за одним. Это недалеко, я покажу…

Аслан затрясся от смеха.

– Зае-ехать… – раздался с переднего сиденья голос Деветьярова, и из-за высокой спинки показалась его довольная физиономия. – К окулисту заезжай, Товстоногов!

Из тронувшейся машины раздался дикий хохот. Старуха у подъезда плюнула вслед.

Пробравшись сквозь грязь и нищету бескудниковских пятиэтажек, покружив на московских улочках, «вольво» наконец разогналась на шоссе и, оставив позади дымящиеся заводские окраины, въехала в Подмосковье.