Но наступил день, когда ему пришло время уезжать. Мы с сестрами вернулись из школы и обнаружили внизу его чемоданы, самого же Гарольда как будто и след простыл. Только потом Рози (я ведь уже говорила, что умом ее Бог не обидел) пришло в голову на цыпочках подняться по лестнице на второй этаж и приложить ухо к свежепокрашенной двери комнаты номер пять — из-за двери доносилось хихиканье, которое говорило о многом. После этого Рози кубарем скатилась вниз и, вытаращив от возбуждения глаза, сообщила нам, что Гарольд, похоже, решил задержаться. Я до сих пор помню острый укол ревности — мне вдруг стало обидно, что он остановил свой выбор не на мне.

После этого Мойра вдруг расцвела. Теперь, когда рядом был Гарольд, ее глаза, еще совсем недавно потухшие, блестели ярче, чем блики солнца на поверхности залива в погожий летний день. Она то и дело целовала его — слишком долго и слишком часто, как мне казалось тогда. К тому же на глазах у всех, и при этом ей, похоже, было наплевать, что кто-то это видит. Если же случалось, что в голову ей закрадывались нехорошие предчувствия, и лицо ее мрачнело, то Гарольд всегда оказывался рядом, чтобы развеселить ее. Они частенько сидели рядышком на диване, словно голубки, и голова Мойры лежала у него на груди. Сама я без малейших сомнений позволила Гарольду разделить с нами ответственность, легшую на наши плечи, еще когда мы были маленькими. Как-то раз в разговоре со мной он даже обмолвился, что, мол, наконец «встретил женщину, с которой рад был бы остаться навсегда». В результате мы все трое, не сговариваясь, старались не путаться у них под ногами и при каждом удобном случае выскальзывали из комнаты, чтобы оставить их наедине.

Знаю-знаю, можешь даже не говорить. Если ты не первый год живешь на этом свете, то наверняка уже слышал немало подобных историй. Впрочем, я тоже.

Потому что очень скоро одна молоденькая голландка заставила его забыть все его обещания — по-моему, ей хватило для этого пяти минут.

В тот день тетушка Мойра пораньше вернулась с рынка — ей хотелось порадовать любимого чем-то особенным — и принялась готовить обед. Она еще даже не успела поставить на пол сумки, когда услышала доносившийся из номера пятого стон. Распахнув дверь, Мойра обнаружила восхитительную картину — распаленный Гарольд, видимо вообразив себя лихим наездником, оседлал сдобную пышечку по имени Кати. Застыв на пороге, Мойра только ошеломленно хлопала глазами — в этот день на ней было яркое цветастое платье, которое она купила совсем недавно, конечно же, чтобы понравиться Гарольду. Прижав к груди туго набитую продуктами сумку, Мойра даже не сразу сообразила, что он твердо намерен довести дело до конца — и плевать ему, что она это видит. Судя по всему, «высокие технологии», которыми владела Кати, а также упругая, цвета теплого меда кожа юной голландки в его глазах перевесили шок от того, что немолодая возлюбленная застукала его на месте преступления.

— Гарольд, дорогой, попроси горничную закрыть дверь, — кокетливо проворковала нимфа. Повернув голову, она с силой обхватила руками костлявый торс американца и притянула его к себе, на мгновение приоткрыв тщательно выбритый лобок. При этом нахалка даже не удостоила Мойру взгляда. Впрочем, за нее это сделал Гарольд. Обернувшись к остолбеневшей тетушке Мойре, которая так и продолжала маячить на пороге, он тупо уставился на нее, словно желая сказать: «Ты видела эту девушку? Правда, хороша? Ну и как тут было устоять?» Только после этого Мойра очнулась и вышла из комнаты, аккуратно прикрыв за собой дверь. Наверное, она плакала, когда спустилась вниз, но так тихо, что этого никто не слышал, разве что святые на небесах.

Гарольд, прихватив с собой Кати, испарился еще до вечера. Он взял только паспорт, немного наличных и дорожные чеки, которые лежали в ящике под конторкой. Мойра весь остаток дня просидела у себя в спальне, время от времени стуча по голове кулаком. Записки Гарольд не оставил.

И вот теперь, когда рядом не осталось никого, кто мог бы вдолбить хоть капельку здравого смысла ей в голову, когда с ней случался очередной приступ мрачной меланхолии, экстравагантные идеи, которые и до этого частенько приходили ей на ум, получили возможность вырваться наружу и расползлись по дому, точно голодные змеи из разбитого кувшина. Только на этот раз мы почему-то чувствовали себя на редкость неуютно. Пластмассовый Иисус на видном месте — это еще полбеды! Теперь с Мойрой случались вещи и похуже. Пока мы с Рози пробирались по коридору в сторону кухни, вдруг обратили внимание, что все пейзажи со стен куда-то исчезли, словно корова языком слизала. Ни живописных озер, ни каменных замков с мирно пасущимися оленями. Вместо них наша тетушка накупила кучу статуэток разных святых и расставила их повсюду: фигурки из белой пластмассы выстроились длинной цепочкой вдоль коридора наподобие замковой стражи. Можно было подумать, Войско Господне может нагрянуть сюда в любую минуту. В походке тетушки тоже чувствовалось что-то новое — какая-то незнакомая беспокойная энергия. Я догадывалась, что с ней вот-вот случится еще один «эпизод» — если, конечно, я не сумею этому помешать. К сожалению, Рози и в голову не приходило мне помочь.

— А что, монашки в этом году решили пораньше устроить рождественскую распродажу? — ехидно хмыкнула Рози, обращаясь к тетушке. Она высказала только то, что и без нее крутилось у меня в голове… в голосе сестры слышались елейные нотки, но в моих ушах он прозвучал, как глас боевой трубы, призывающей воинов к битве.

— Пошли, девочки, пошли. Садитесь и ешьте, — отозвалась Мойра, явно давая понять, что настроена мирно. По губам ее скользнула тень улыбки — в точности как в нашем детстве. Она провела нас в комнату, в которой когда-то давно посреди массивного стола из красного дерева стояли сверкающие бокалы с дамастовыми салфетками, так туго накрахмаленными, что из-за них мы не видели друг друга. Теперь поверхность стола покрылась щербинками, дамастовые салфетки сменились бумажными, с эмблемой риелторской конторы Финбара, а бокалам, судя по их виду, явно доводилось видеть лучшие дни. Источник запаха, который я почувствовала еще на пороге дома, стоял прямо на изношенной до дыр льняной скатерти — бледные серые кусочки мяса, высовываясь из кастрюли, словно чтобы глотнуть свежего воздуха, напоминали тюленей, нежащихся на берегу под жаркими лучами солнца. Я брезгливо сморщилась — овощи выглядели так, словно померли еще до того, как их внесли на кухню. Картошка, как и следовало ожидать, разварилась до такой степени, что превратилась в какое-то месиво, а Мойра — тоже как обычно — молча забрала у меня из рук пакет со свежими овощами и без единого слова сунула его куда-то в угол. Обед в пятницу всегда был ее собственным шоу, тем более что приходили мы к ней только по пятницам.

Мы с Рози уселись за стол — я украдкой не спускала с нее глаз, просто на всякий случай, вдруг ей опять придет в голову бросить вызов судьбе — или мне. Проказливая улыбка, кривившая ее губы, в сочетании с этим ее жутким готическим макияжем придавала Рози что-то бесовское. Вдруг взгляд сестры упал на диван, придвинутый почти вплотную ко второму очагу, — словно тетка уже заранее приняла все необходимые меры, чтобы не дать Санте пробраться в дом. Только угрожающий взгляд, которым я пригвоздила Рози к месту, помешал ей отпустить одну из тех ехидных шуточек, которые постоянно рождались в ее голове.