Были районы, которые вызывали у него просто тоску, – Бирюлево, например. Георгий и сам не мог объяснить, почему ему делается не по себе, когда, потолкавшись час в метро, он попадает в этот мрачный район. Было в здешних домах какое-то особое уныние, и, только присмотревшись, Георгий понял, когда оно возникает у него: когда он смотрит на многоэтажки с квартирами-малосемейками. Эти одинаковые дома, которых здесь было особенно много, напоминали соты – так часто были натыканы в них окна. Непонятно было, где же помещаются люди, как им удается выпрямляться во весь рост в своих квартирах, если окна верхних этажей почти прилеплены к окнам этажей нижних…

Федька тоже был не в восторге от окраинной Москвы.

– Еще говорят «спальные районы»! – возмущался он. – С кем там спать-то? Видал ты этих баб? Как лошади ломовые, а морды – на ночь увидишь, утром импотентом проснешься!

Работодателя Георгий не видел – с ним общался Федька, – да особо им и не интересовался: деньги платит, и ладно.

Были в его жизни дела более важные – беспокойные, тревожные и неясные. И главным таким «делом» была Марфа. Можно было сколько угодно злиться на Федьку, намекавшего на какие-то особые его отношения с этой насмешливой девушкой, но того, что особые отношения есть, не видеть было уже невозможно. Вот только Георгий не понимал смысла этих отношений ни со своей, ни с Марфиной стороны, и это волновало его, раздражало и даже злило.

Первой сессии тоже радоваться не приходилось. Камнем преткновения оказался английский, и Георгий понимал: даже если он вывернется наизнанку и вспомнит все, что знал в школе и забыл в армии, все равно не выучит язык до такой степени совершенства, которой требовала въедливая преподша Регина.

– Если уж вы поступили в институт, – весь семестр повторяла она, – меня больше не интересуют сопутствующие обстоятельства: качество преподавания в ваших школах, и как давно вы эти школы закончили, и есть ли у вас вообще способности к языку. Вы сами должны понимать, что совковое «моя твоя не понимай» теперь уже выглядит где-нибудь на Венецианском фестивале дико.

Глядя в Регинины презрительно сощуренные глаза, Георгий думал отнюдь не о Венецианском фестивале, а о том, что как пить дать не получит зачет. Так оно, разумеется, и вышло.

– Единственное, что я могу для вас сделать, Турчин, – холодно объяснила Регина, – это поставить вам зачет условно. Учтите, это первая и последняя моя вам уступка. Я просто даю вам возможность сдавать сессию дальше. Но после экзаменов придете ко мне еще раз. И если ваши знания опять будут так же блистательны…

Что будет в этом случае, она не уточнила, а Георгий счел за благо не спрашивать. Поэтому, чем ближе было окончание сессии, тем больше портилось у него настроение.

Конечно, Марфе он старался этого не показывать. Еще не хватало, как первоклассник, расстраиваться из-за двойки в четверти! А объяснять ей, чем может ему грозить несдача этого чертова зачета, Георгий не хотел. Стыдно вылететь из института из-за какого-то английского, а еще стыднее – признаваться, что боишься этого…

– Просто я думала, что ты захочешь отметить первую сессию.

Марфа смотрела хоть и с обычной своей невозмутимостью, но все-таки немного удивленно и немного… Георгию на секунду показалось, что даже расстроенно. Впечатление тут же развеялось, но именно в эту секунду он сказал совсем не то, что собирался сказать:

– Да я хочу вообще-то… – пробормотал он. – Только…

– Только денег нет? – усмехнулась Марфа.

Денег, конечно, тоже не было, но главная причина была в том, что сессия для него вовсе не закончилась с последним экзаменом: завтра предстояло пересдавать зачет Регине.

– Герочка, – заявила Марфа, – в каких-то ситуациях ты уже ведешь себя более интеллигентно, чем раньше, и это радует, но иногда ты по-прежнему – как будто из лесу вышел. Знаешь, что Пушкин писал в тему?

– Ну, и что писал Пушкин? – хмуро поинтересовался Георгий.

– «Если средства или обстоятельства не позволяют тебе блистать, не старайся скрыть лишений» – так говорил классик. А к классикам иногда стоит прислушиваться, – отчеканила Марфа.

Георгий не выдержал и улыбнулся. Он вдруг почувствовал в Марфиных словах, а еще больше в ее голосе, взгляде и в том, как она грызла кончик косы, – не обычную ее наставительную насмешку, а что-то совсем другое… Что-то детское, наивное, почти беспомощное.

– Ты знаешь, – сказала она, словно в подтверждение этой его догадки, – мне почему-то так грустно, тревожно даже. То есть я знаю, почему, но… В общем, хочется немного оторваться, и я думала, ты составишь компанию.

– Так приходи в общагу, – предложил Георгий. – Уж что-что, а компанию на «оторваться» найдем.

– Я же не сказала, что хочу оторваться в компании, – покачала головой Марфа. – Тем более в общаге. Может быть, мы лучше посидим с тобой где-нибудь? За жизнь поговорим, ты же любитель, по-моему. – И, почувствовав его замешательство, добавила: – Я гонорар получила за статью, с удовольствием его прогуляю.

Георгий чуть не пожал плечами со словами: «Ну ладно, пошли», да вовремя спохватился и сказал:

– Спасибо за приглашение. А где ты хочешь посидеть?

Посидеть решили в подвальчике на Сивцевом Вражке. Несмотря на близость к Арбату, кафешка оказалась не пафосная. На закуску взяли салат «Оливье» и бутерброды, которые Марфа назвала «бутербродами с борщом» из-за того, что на них лежали какие-то красноватые выжимки. Литровую бутылку водки Георгий принес с собой и незаметно подливал из нее себе и Марфе, когда закончилась заказанная для приличия местная, все-таки довольно дорогая, выпивка.

– Я сюда часто захожу, – сказала Марфа. – Исключительно из ностальгических чувств. Столы эти исцарапанные, дурацкие виды Москвы на стенах намалеваны… Напоминает рюмочную, юность.

– А то теперь ты старая, – улыбнулся Георгий. – И с чего это у тебя ностальгия по рюмочным?

– Не столько по рюмочным, сколько по простоте чувств. – Марфа улыбнулась в ответ. – Хоть я и разделяю мнение, что простота хуже воровства, но иногда ее не хватает. А если бы не ты, я вообще думала бы, что она сохранилась только у идиотов.

– Погоди. – Георгий покрутил головой, словно пытаясь разогнать хмель. – Что-то быстро я запьянел, не успеваю за твоей логикой. В каком смысле – если бы не я?

То ли он действительно опьянел быстрее, чем ожидал, то ли Марфа, вопреки обычному, неточно сформулировала свою мысль.

Но вместо того чтобы ответить на его вопрос, она продолжала:

– Конечно, я не чувствую себя старой. Просто за пять лет, которые прошли с тех пор, как я закончила школу, жизнь изменилась очень сильно. Как ты догадываешься, я имею в виду не достижения демократии и не расстрел парламента.

Георгий меньше всего думал сейчас о случившемся в октябре расстреле парламента, хотя в те дни он ноги стер, бегая с фотоаппаратом от Останкина к Белому дому и пытаясь понять, что происходит – не в политике, конечно, а в людях.