В крошечную кабину напихали человек пять – как сельдей в бочку. Снова вижу сверху море – очень далеко справа. Под крылом – просторы полей, впереди – горы. Самолёт довольно резко уходит вверх и влево; полоска моря исчезает из вида. Открывается картина ещё более выразительная и величественная, нежели с большей высоты: снежные вершины взмываются над головой, а внизу можно различить множество деталей: и дома, и деревья, и крошечные повозки на дорогах, и крошечных людей на зелёных склонах.

Узким зелёным ущельем, где, казалось, чуть дрогни рука пилота – и самолёт заденет крылом скальный выступ, мы выбрались к долине. На северных склонах окрестных гор лежал снег – забрались высоко. Так близко, что руку протяни – и прикоснёшься, возвышалась сверкавшая белизной двойная вершина. Прямо под нами открылась маленькая ровная поляна, усеянная щебнем. С краю выстроились шеренгой знакомые самолётики. Сверху они выглядели игрушечными. Присутствие фашистов на удобной площадке в седловине Эльбруса представилось случайным, несущественным и несерьёзным, как неудачная шутка, как затянувшаяся глупая игра.

Самолёт, в котором я находилась, приземлился. Здесь воздух был отнюдь не августовским, как внизу, а прохладным, крепким, настоянным на чистом снеге. Небо – слегка белёсое, высокое.

Ламы уже преспокойно сидели широким кругом посреди поляны – медитировали, причём молча, без пения мантр и молитв. Немцы общались с местными офицерами, носили вещи, устраивались в лагере.

Я осталась не у дел: моё участие в обустройстве не принесло бы ощутимой пользы, в круг медитирующих меня, вопреки предположениям Фрица, не позвали. Готовить еду и ещё как-нибудь участвовать в организации быта не требовалось, поскольку мы разместились в обжитом лагере, и хозяева – сотрудники «Аненербе», носившие для прикрытия форму альпийских стрелков, подготовили нам радушную встречу.

Отдых до утра следующего дня всем пошёл на пользу. Еда была вкусной и сытной, сон освежал. Я впервые познакомилась с немецкой пуховой периной. Специально для меня из Германии доставили полный комплект: я спала на пуху, укрывалась пухом и голову укладывала в пуховое облако. Такое вот трогательное приветствие от новообретённого фатерлянда. По правде, ничего за всю жизнь я не встретила – ни до, ни после Германии – более приспособленного для отдыха и сладкого сна, чем пуховая перина. Тем не менее первую ночь я спала беспокойно.

В чёрной, без единого проблеска темноте прислушивалась из-за своей ширмы к храпу, сопению и множеству других звуков, издаваемых десятком спящих мужчин. Теперь с каждой минутой присутствие фашистов на Кавказе обретало для меня реальность и грубую весомость. Они расположились тут с комфортом и, видимо, рассчитывали, что надолго. Оттого их поганая перина поначалу колола мне тело, будто соломенный матрац. Однако сквозь гнетущую атмосферу, царившую в самом приюте, проникала энергия гор – объемлющая, грозная и спокойная одновременно. Горы как будто обещали: «Всё будет хорошо!» В Тибете я не испытывала ничего подобного: тот, напротив, хранил какую-то опасную тайну, как будто ветра всё время гудели о некой скрытой угрозе…

В конце концов я вошла в медитативное состояние, совершенно успокоилась и наутро была готова к любым активным действиям.

Ламы между тем не звали меня к совместной молитве, да и немцы не подталкивали: иди, мол, к ним. Видно, для участия в том, что делали тибетцы, требовалась высокая степень посвящения. Они едва не целыми днями сидели на поляне кругом, без еды и питья. Многодневный обряд выглядел крайне серьёзным и очень торжественным.

Немцы, по контрасту, вели себя весьма деятельно, но мимо медитирующих лам буквально «ходили на цыпочках». Деятельность, которой они были заняты, носила вполне прикладной характер: они вовсю достраивали приют и обустраивали пути, к нему ведущие. Ещё их, по-моему, занимали военные действия, ведшиеся неподалёку: они то изучали карты местности, то оглядывали окрестности в бинокль, что-то отмечая в тех же картах, то отправлялись на разведку вместе с профессиональными альпинистами.

В результате я была целыми днями предоставлена самой себе. Грех не воспользоваться. Благодаря репутации девочки одарённой и не от мира сего я могла, не вызывая лишнего удивления, уходить подальше и от лам, и от лагеря – медитировать. Немцы отнеслись к моей инициативе с восторгом, ещё большим, чем во время нашего пребывания в Тибете, поскольку теперь я уходила на облюбованную полянку не от случая к случаю, а регулярно, то есть проявила способность действовать планомерно и систематично. О целях моих они не спрашивали, но, думаю, полагали, что занимаюсь в одиночестве совершенствованием мастерства.

Я проверилась всеми доступными способами. Всё в порядке, никто за мной не наблюдает. Наконец-то можно было спокойно и без спешки выходить на связь с девчонками, причём делать это в одно и то же, заранее условленное время. Перво-наперво попросила своих удостовериться, что за мной не установлено наблюдение на тонком плане. Специалисты из группы слежения дали отрицательный ответ, что придало всем уверенности.

Во время сеансов связи я постепенно, шаг за шагом передавала всю мало-мальски интересную информацию, полученную в Тибете. Когда окажусь в Берлине – такой возможности долго не представится: придётся ждать, когда мне создадут защищённый канал связи. Такой канал наши умели создавать только в привязке к местным условиям.

Честно говоря, телепатия в качестве канала точной передачи данных неудобна: слишком громоздкая схема, слишком медленно происходит формулирование сообщений, а принятие сопровождается столь же медленной проверкой. Но плюсы также очевидны: ты можешь выходить на контакт в любой момент, без рации и связника, и никто тебя не засечёт, не вычислит. Кроме горстки людей с аналогичными способностями, которым должно для этого ещё прийти в голову, что тебя надо ловить на телепатической связи с противником.

Где-то спустя неделю пребывания на склонах Эльбруса в один прекрасный момент совсем неожиданно лагерь пришёл в сильнейшее волнение. Немцы указывали друг другу размашистыми жестами на вершину горы и смотрели в бинокль, ламы пристально смотрели туда же – без всякой оптики. Без бинокля я ничего не увидела, но из громких обсуждений стало ясно, что на вершине неожиданно появился и гордо развевается огромный красный с чёрной свастикой флаг. Потом мне и посмотреть дали на это диво. Говорили с натянутым энтузиазмом о смелых альпинистах из дивизии «Эдельвейс», но при этом косились с опаской в сторону лам. И не зря.

Ламы высоких посвящений – существа достаточно прозрачные: в худшем случае, лишь слабая рябь эмоций пробегает по их лицам и энергетике. Из всех людей, кого мне довелось встретить в жизни, только Гуляка отличался ещё большей, почти идеальной степенью прозрачности.

Несмотря на всю свою просвещённую уравновешенность, ламы в данный момент выглядели мрачнее тучи. Когда глава их делегации повелительно протянул руку за биноклем, герр Кайенбург отдал прибор с очевидной неохотой. Бинокль не долго ходил по рукам: большинству жителей гор зрение и так позволяло разглядеть новое «украшение» Эльбруса. Затем глава тибетской миссии заговорил.