создают для себя известный строй, подобно тому, как разбойничья банда признает права атамана и обычный порядок при разделе добычи. Без чего-либо подобного даже преступный режим, исходящий от частной инициативы, не может приобрести всей своей силы и действовать всесторонне. Отсюда видно, как тесно связаны обе вещи, т. е. коллективное и личное поведение. Этим именно и определяется мера организации и конституирования преступности, порождаемая совокупной деятельностью сродных по преступности рас, национальностей и государственных союзов.

Организация и составление конституции – формальные вещи, которые охватывают и оформляют как дурное, так и хорошее; в смешанных образованиях они оказываются даже совершенно равнодушными к юридическим и моральным различиям. Всякое хищное животное является искусно сложенным организмом, наделенным разнообразными функциями, причем их отправление основывается на индивидуализированных, т. е. не только специально, но и индивидуально проявляющихся, законах природы. Точно так же и в организациях дурного, даже злобного характера нельзя отрицать более или менее искусственного, чтобы не сказать тонко-искусной расчлененности. Но ни это, ни весь относящийся сюда формализм нимало не должны пленять нас. Дело не в полноте целей и не в богатстве искусства вообще – дело в том, хороша или дурна цель, дело в том, служит ли техническое и прочее искусство добру или преступлению. С точки зрения альтернативы нужно рассматривать уже первоначальные и естественные образования, а тем более формы культуры, т. е. формы отношений, учреждений и деловых обычаев, основанных на человеческих потребностях.

4. К теоретической стороне обыкновенного преступного режима надо отнести, в качестве иногда невольных, но чаще преднамеренных вспомогательных средств, те учения, что стараются прикрашивать ординарное преступление и представляют его в виде более или менее невменяемого поступка. Ныне в ряду таких учений нужно упомянуть прежде всего теории, претендующие на название социальных; эти теории готовы всюду и во всех отношениях считать преступление частного лица продуктом самого общества. Это в основе своей извращенное теоретизирование, в сущности, занимается только кокетством. Оно хочет понравиться преступным элементам и выдать себя за чудо гуманности. Расчет здесь имеется на то, что отдельная личность охотно позволит переложить тяжесть вины со своих плеч на плечи общества. У общества спина широкая; никто не желает быть на его месте, но очень желает сойти за жертву общества. Так называемый социализм – эта еще ни в каком смысле не определенная сколько-нибудь концепция будущего, не только во многих отношениях ограниченная, но и лживая, – социализм должен ведь окончательно излечить всякое преступление, как и вообще всякую нужду, чуть что не всякую болезнь!

Разумеется само собой, что в некоторых смыслах не все индивидуальные преступления происходят исключительно от индивидуальных причин. Несомненно, коллективное состояние причастно ко многому, что оно заразило. Наша собственная концепция преступного режима служит тому примером. Довольно часто подвергается порче и многое хорошее, но неопытное и слабое, раз оно вынуждено жить в сфере такого режима. Но ложно-социалистическая манера рассуждать, которая теперь особенно распространена, оперирует с совершенно грубой идеей. Будто бы недостаток средств к пропитанию толкает людей на преступление! Однако ведь если бы даже всего было вдоволь и по горло, все же преступное хищничество в этом роде не прекратилось бы, не говоря уже об иных побуждениях. Дрянные субъекты, желающие жить на чужой счет, стали бы только запрашивать все больше и больше.

Пропитание – только грубое, нарочно нами избранное слово, чтобы обозначить экономические притязания во всей их широте. Но широта размеров и колебания их здесь, конечно, довольно велики. Социальная экономия – наука о средствах к пропитанию – знает, что порассказать об этом. Учение о хозяйстве народа и народов достаточно разъяснило, как пестро и многообразно в смысле средств к жизни заявляются притязания на весь мир. Дело идет уже не только о существовании, но о комфортабельном существовании, даже нередко просто об удовлетворении прихотей. Как только удовлетворены самые разнообразные потребности, тотчас заявляют о себе новые потребности, довольно часто самые утонченные. Под конец всегда остается еще погоня за увеличением собственной власти. Культ властолюбия, превратившийся в беспутство, становится чем-то безудержным, чем-то таким, что ломает всякие загородки. В склонности к преступлению, даже, грубо выражаясь, в потребности преступления у эгоистов, конечно, недостатка отнюдь нет.

Удовлетворение нормальных потребностей помогает очень мало, если при этом не умеют помешать им ненормально расширяться. Но довольно об этих вещах, из которых выхода нет. Только софистика и крючкотворство могут поставить себе задачей свести вопрос о преступлении к ответственности общества и государства как целому. Старая штука – указывать на статистически правильное повторение преступлений, а в особенности на то, что случайные изменения в числах совпадают с состояниями нужды, недородами и т. п. Подобные соотношения верно подмечены, но фальшиво истолкованы. Конечно, больше воруют, когда некоторые обстоятельства на долгое время затрудняют прокормление воров или людей, склонных к воровству. Такие люди пускают тогда в ход свои приемы несколько настойчивее, точно так же, как и хищный зверь: когда ему не хватает обычной пищи, он бросается на другую, вламывается в стойла, а в крайних обстоятельствах даже так смелеет, что принимается и за человека, которого раньше избегал.

Но происходит ли такое поведение зверей вообще от недостачи и от особых видов недостачи? Разбойничают ли такие звери, смотря по конъюнктуре более или менее широко только потому, что они голодны и имеют в разбое нужду? Это свойство, быть голодными существами, у них общее со всеми и нехищными животными. И у последних бывают голодные времена и разнообразные конъюнктуры. И они ищут пищи, как умеют. Но они при этом не выходят из границ своего вида, остаются тем, что они есть, не делаются хищниками, т. е. не рвут на части мяса животных другого вида. О сладострастии убийства я уже упоминал; оно – потребность, которая ищет удовлетворения.

Аналогично потребностям и образу поведения злобных, но хорошо организованных зверей, обстоит дело и в человеческой области с господствующими там весьма различного рода причинностями. Лучшие характеры, несмотря на нужду, обыкновенно остаются при своем образе поведения и если изменяют ему, то делают это, не покидая пути чистого от преступления. А кто и без того уже наделен склонностью к преступлению, тот и проявляет эту склонность более или менее широко, смотря по тому, насколько обстоятельства и нужда настоятельны, или даже просто потому, что случай благоприятен. Последнее обстоятельство, во всяком случае, должно быть принято в расчет. Как только хоть отчасти устранены охранительные меры – преступность без всякой потребности и при отсутствии каких-либо нехваток уже тут как тут и старается использовать благоприятный случай в своих злодейских целях.

В последнем своем основании всякое преступление индивидуально. Отклонение от этой истины и взваливание вины на анонимное, так сказать, общество и на неясно представляемое целое есть