Но никогда он не будет слаб.

Я скрылась из его поля зрения – маленький подарок моему братцу-лису. Одной опасностью меньше – на сегодня, по крайней мере. Я допила чай, но никак не могла собраться. Лис растревожил меня, как я растревожила его. Мутные глубины сознания всколыхнулись, вздымая отложения со дна. Воспоминания, как мерцающий карп, что извивается среди водорослей, вспыхнули во тьме и исчезли.

Почему Карл так ко мне относился? Я не знаю. Думаю, он по-своему действительно заботился обо мне, хотя в то время я этого не понимала. Постепенно у меня возникло ощущение, что он присматривает за мной, защищает меня от критики некоторых парней. Джонджо однажды сказал, что Карл питал слабость к умным людям и презирал дураков, а пол для него значения не имел. Однажды Карл рассказал Джонджо, что в дикой природе охотятся львицы, а не львы, а затем, по словам Джонджо, Карл рассмеялся – будто какой-то своей, одному ему понятной шутке. Но как бы то ни было, он тайно защищал меня от проблем, и, оглядываясь назад, я содрогаюсь, вспоминая, как я тогда жила, честное слово, содрогаюсь.

Я не понимала, когда стоит помолчать, вот в чем проблема. Я была слишком наивна, слишком одержима идеей жизни вне закона. Как верно заметила жена Карла Рита, я, бля, не знала своего места.

Это непонимание и столкнуло меня с Терри Скиннером и Джас, его беременной подружкой. Я сказала: отвали от нее, перестань ее доводить, она ведь в положении.

Мне не нравился Терри. Я считала, что ему – нечего скалиться – не место в клубе. Но он был мелким дилером, продавал наркоту задешево, чтобы втереться в доверие к парням и осуществить свою мечту стать членом клуба, хотя все знали, что он никогда им не станет. Карл, отведя меня в сторонку, изобразил отчаяние, тяжело вздохнул и велел мне впредь помалкивать или следить, что говорю, иначе моя болтовня навлечет неприятности, и парням придется меня защищать, что мне нет нужды беспокоиться (и все это с непередаваемым протяжным выговором кокни и сарказмом), Терри никогда не получит нашивку. Из него не выйдет хорошего солдата, сказал Карл и постучал по носу, похожему на луковицу. Понимаешь, о чем я, девочка?

И я поняла, потому что мой Микки был лучшим в мире солдатом; он получит нашивку, я это знала.

Но Терри и Джас. Странная пара. Он был высоким, неуклюжим, длинное с впалыми щеками лицо усеяно прыщами; чахлые, спутанные, желтые, усыпанные перхотью волосы падали на глаза цвета не то серного газа, не то грязных медяков, в зависимости от освещения. У него был безрадостный лающий смех; он никогда не забывал обид и всем завидовал. Для Терри весь мир был врагом, общество отвергало его и, хотя он явно не был тупицей, было в нем что-то пронырливое, что-то скользкое и хищническое, и это отталкивало.

Джас была совсем другой. Было видно, что она по-настоящему любит его и свято верит во все его лживые, надуманные под «спидом», теории заговоров. Если кто-то насмехался над этим, она бормотала – он прочитал об этом в книге, правда, Терри, – точно вычитанное в книжке было непреложным фактом и истиной в последней инстанции. Может, для нее так оно и было, поскольку она не умела ни читать, ни писать. Она считала Терри невероятно умным, контркультурным интеллектуалом, ей казалось чудом, что такой парень терпел такую, как она думала, уродливую полукровку, шлюшью дочь.

Если на современном психологическом жаргоне сказать, что Джасмин была выходцем из крайне неблагополучной семьи, с крайне заниженной самооценкой, это было бы величайшим преуменьшением.

Когда я вспоминаю Джас, я думаю об одуванчике, нежном, хрупком, готовом улететь от легчайшего дуновения ветерка; казалось, на земле ее удерживал лишь огромный раздутый живот. Маленькая, худенькая Джас, ее тоненькие узкие пальчики с обкусанными ногтями в пятнах от облезшего красного лака пытаются защитить ее неродившегося ребенка. Джас, с ее атласной, розовато-коричневой кожей, сбрызнутой веснушками и так туго натянутой на высоких скулах, что глаза казались раскосыми; это придавало ей вневозрастной древний вид; она походила на одну из этих очаровательных маленьких статуэток богинь из древних захоронений. Ореол легких, струящихся локонов цвета слабого чая. Джасмин Перл Севейдж, наполовину Брэдфорд, наполовину Сент-Киттс,[28]эти огромные зеленые глаза под тонкими бровями, обрамленные густыми изогнутыми черными ресницами, внимательно смотрят на Терри с болью и непониманием, ее нежный, полногубый розовый рот дрожит, когда он издевается над ней, пытаясь выглядеть крутым, с такой мордой, будто ему насрать, что она вынашивает его ребенка. Может, его и впрямь это не волновало, его сложно было понять.

– Эй, Джасси, принеси-ка нам еще пинту – что значит «слишком устала»? Устала, мать твою? Ах, твой живот? Бу-бу-бу. Мать твою, в жизни не видел такой уродской свиноматки. Ебаная толстуха, корова жирная… Топай в бар, пошевеливайся. Не хрен губой трясти! Ты чё, реветь, что ль собралась? А? Кончай заливать, черножопые не устают, вкалывают, бля, с утра до ночи на хлопковых полях, пока глаза на лоб не вылезут, все это африканское дерьмо. Устала? Я тебе покажу «устала»…

Вот тогда-то я и сказала ему: заткнись нахуй. Не могла я это вынести, должен же был кто-то сказать. Джас была такой жалкой, такой чертовски беспомощной, прирожденная жертва хамов с интеллектом хорька. У меня сердце разрывалось при взгляде на нее, я считала, что обязана ее защитить, потому что, честно говоря, больше никто этого не делал.

Я не знаю, почему они так поступали. Подчас это сводило меня с ума; я хочу сказать, понятно, что наши сборища мало походили на чаепитие у викария, здесь всех дразнили и вышучивали, но это лишь делало тебя сильнее, ты учился сохранять лицо. Но если дело заходило слишком далеко, все прекращалось. Всегда находился кто-то, кто затыкал задиру.

Но не в случае Джас. Никто ничего не говорил, все просто отворачивались, будто им невыносимо на это смотреть; может, так оно и было. Джас все принимала слишком близко к сердцу, и это причиняло ей боль. Всякий раз, когда Терри выделывался и пытался изображать крутого, чтобы произвести впечатление на парней, оскорбляя Джас, ее огромные глаза наполнялись слезами, которые текли по ее щекам хрустальными струйками. Она плакала беззвучно, словно ангел, не кривила лицо, не краснела и не выходила из себя. Она просто смотрела на своего возлюбленного мучителя и бормотала свою бесконечную мантру: «Прости, Терри, прости…» Это было настолько невыносимо, что все вокруг смущенно и неловко отворачивались; подчас люди, как запуганные школьники, предпочитают делать вид, что ничего не случилось.

Так что я набросилась на него. Не потому что я такой уж герой или еще какая чепуха. Просто мне стало жаль ее, а он был настолько мне противен, что я искала повода для стычки.

Мы сцепились. Он завелся, начал брюзжать по поводу наглых баб, я сказала, что он идиот. Это продолжалось, пока он не понял, насколько наглой могу быть я, но я принадлежала к «Свите Дьявола» (пусть лишь отчасти, всего лишь девушка кандидата), а он – нет. Парни велели ему заткнуться. Они не встали с мест и не прекратили перепалку по двум причинам: первая – он продавал им дешевый «снежок» и «спид», вторая – они не верили, что он в самом деле может что-то сделать. Но я понимала, на что он способен, как и другие наши девчонки, – он был ярым женоненавистником.