Помощница менеджера, принимавшая заявления, подняла на меня вопросительный взгляд.

— Вы доктор? — осведомилась она таким тоном, словно врачи — редкий вид, занесённый в Красную книгу. — И на чём же вы специализируетесь?

Я решил, что лучше уж быть врачом такй специальности, чтобы в Ривер-Бенд мои услуги никогда не понадобились.

— Педиатр, — соврал я. — Однако сейчас не практикую. Практика у меня в Калифорнии, и я взял академический отпуск на год, чтобы проверить результаты кое-каких исследовательских проектов в университете Эймори и сделать кое-какие вложения.

— Очень интересно, — она перевела взгляд на стопку купюр. Потом поспешно сгребла их, сунув в стальную шкатулку в верхнем ящике стола. — Рады видеть вас в нашем кругу, доктор Уильямс.

Переехал я в тот же день. Апартаменты на одного человека оказались не очень просторными, зато шикарно меблированными, а места для задуманных мной занятий более чем хватало.

Жизнь в Ривер-Бенд разворачивалась увлекательная, восхитительная и приятная, хотя и несколько бурная. Что ни вечер, в чьей-нибудь квартире устраивали вечеринку, а вытекающие из веселья интрижки распространялись по всему комплексу. Меня, как правило, приглашали составить компанию, кто бы в неё ни входил. Прочие жильцы приняли меня почти сразу и, не считая праздных вопросов, задаваемых из чувства вежливости, не пытались влезть в мою личную жизнь или деятельность.

Звали меня «доком», и разумеется, находились и такие, кто не делает между врачами никаких различий.[16]Того донимают боли в ноге. Другого — какие-то необъяснимые колики в животе. А одна брюнетка пожаловалась на «странное стеснение» в груди.

— Я педиатр, детский врач — pediatrist, а тебе нужен ортопед — podiatrist, врач по конечностям, — объяснил я первому.

— У меня нет лицензии на практику в Джорджии. Рекомендую обратиться к лечащему врачу, — отшил я второго.

Брюнетку я всё-таки осмотрел. Ей оказался тесен бюстгальтер.

Впрочем, ни одно из морей не сулит неизменного штиля, и в субботу вечером меня подстерёг шквал, стремительно разросшийся до трагикомического урагана.

Открыв дверь в ответ на стук, я нос к носу столкнулся с высоким холёным мужчиной лет пятидесяти пяти, одетым небрежно, но при том ухитрявшимся выглядеть так, будто он заявился на дипломатический прием. Его обаятельное лицо украшала улыбка, а в руке он держал стакан с коктейлем.

— Доктор Уильямс? — осведомился он и, не дожидаясь ответа, перешёл к делу. — Я доктор Уиллис Грэйнджер, главврач института педиатрии Смитерса и больницы в Мариетте.

Я был чересчур ошарашен, чтобы отвечать, и он с усмешкой продолжал:

— Я ваш новый сосед. Перебрался только вчера, живу прямо под вами. Помощник менеджера миссис Прелл сказала, что вы педиатр, и я не мог удержаться от знакомства с коллегой. Я вам не помешал, а?

— Э-э, нет… нет, ничуть, доктор Грэйнджер. Входите, — выдавил я в надежде, что он откажется. Но он не отказался. Войдя, он с комфортом расположился на моей софе.

— А где вы учились, здесь? — поинтересовался он. Полагаю, вполне нормальный вопрос при встрече врачей.

Мне было известно лишь одно учебное заведение с медицинским факультетом.

— Колумбийский Университет в Нью-Йорке, — выпалил я, мысленно вознося молитвы, чтобы он не оказался выпускником Колумбийского.

— Отличное учебное заведение, — кивнул он. — А где проходили интернатуру?

Интернатура… Я знал, что её проходят в больнице. А в больнице я ни разу не бывал. Миновал множество всяких, но в памяти засело только одно название. Оставалось лишь уповать, что туда берут интернов.

— Детская больница Харбор Хоспитэл в Лос-Анджелесе, — сказал я и выжидающе примолк.

— Ого, класс! — восхитился он и, к великому моему облегчению, прекратил допрос. — Знаете, у Смитерса открылся новый корпус. Меня только что назначили заведующим отделением педиатрии. В законченном виде это будет семиэтажное здание, но пока открыто только шесть этажей, и больных раз-два и обчёлся. Почему бы вам не зайти и не разделить как-нибудь со мной ланч? А я покажу наше заведение. Думаю, вам понравится.

— Замечательное предложение. С радостью, — откликнулся я, и вскоре он удалился. Я же после его визита вдруг впал в депрессию, уныние и отчаяние и немедленно захотел побросать вещи в чемодан, чтобы к чертям убраться из Ривер-Бенд, а то и из Атланты. Грэйнджер, живущий прямо подо мной, представлял явную угрозу моему пребыванию в этом тихом омуте.

Если я останусь, моё разоблачение — лишь вопрос времени, а я сильно сомневался, что он спустит дело на тормозах. Скорее всего, позвонит властям.

Мне надоело бегать. Я пребывал в бегах уже два года и в тот момент не находил в этом ровным счётом ничего волнующего, увлекательного или забавного; мне хотелось лишь обзавестись своим, пусть и иллюзорным домом, где можно на время найти покой и стать друзьями хотя бы с кем-нибудь. Ривер-Бенд стал для меня таким местом на два месяца, и уезжать мне не хотелось. В Ривер-Бенд я почувствовал себя успокоенным и счастливым.

Уныние уступило место озлобленному упрямству. К чёрту Грэйнджера! Я не позволю ему вытеснить меня обратно в беличье колесо жизни макулатурщика. Нужно лишь избегать этого придурка. Если зайдёт в гости, я буду занят. Когда он будет дома, не будет меня.

А вот с осуществлением плана не сложилось. Человеком Грэйнджер оказался не только симпатичным, но и чрезмерно тусовочным. Начал бывать на вечеринках, куда приглашали и меня. Если его не приглашали, он приглашал себя сам — и вскоре стал одним из популярнейших обитателей комплекса. Избежать его было попросту немыслимо. Увидев на улице, он непременно меня окликал и останавливался, чтобы перекинуться парой слов. А если знал, что я дома, обязательно навещал.

Нужно отдать Грэйнджеру должное, отказать ему в обаянии было невозможно. Он был не из тех, кто талдычит только о работе. Он предпочитал говорить о множестве очаровательных женщин, встреченных в Ривер-Бенд, и о том, как замечательно проводит с ними время.

— Знаете, Фрэнк, настоящим холостяком я никогда и не был, — исповедовался он. — Женился ещё юнцом, хотя вступать в брак было противопоказано нам обоим, а цеплялись за него мы чересчур долго. Ну не знаю… Зато теперь дал себе волю. Снова чувствую себя тридцатилетним.

А то ещё говорил о политике, мировых событиях, автомобилях, спорте, этике — да о чём угодно! Образованный и красноречивый, он знал почти обо всём на свете.

Я начал относиться к обществу Грэйнджера спокойнее. Правду сказать, оно стало доставлять мне наслаждение, и я даже сам навязывался к нему в компанию. Впрочем, понимая, что вопрос о педиатрии рано или поздно всплывёт снова, я зачастил в библиотеку Атланты, читая книги педиатров, медицинские журналы со статьями по детской медицине и прочие доступные материалы на эту тему. Вскоре я обладал обширными, хотя и неглубокими познаниями в медицине, вполне достаточными, чтобы поддержать любой небрежный разговор о педиатрии.