В Австралии я также познакомился с тем, что местные жители называют «жертвенными листьями» мангровых деревьев. О них я впервые узнал, путешествуя на лодке по приливной реке на севере Квинсленда, близ Кэрнса. По обоим берегам этой реки, в которой уровень воды и ее соленость меняется с приливами и отливами, растут мангры. У них густая зеленая листва, но порой на ветках попадаются редкие оранжевые листья. Мало того, время от времени можно видеть, как такие же оранжевые листья проплывают по реке. Эти яркие листья – не первые признаки приближения осени. Нет, это совершенно особенные оранжевые частички, периодически попадающиеся среди пышной зеленой массы. Одна из наших гидов объяснила нам эту загадку, и я предлагаю ее в качестве еще одной иллюстрации к стремлению выжить, по-видимому, присущему всей природе.

Мангровые деревья, рассказала нам гид, – преимущественно пресноводные растения. Над поверхностью воды находится лишь небольшая часть мангров, а основная часть скрыта под водой, и потому им приходится приспосабливаться к тем периодам, когда в водах приливной реки, на берегах которой они произрастают, доля соленой океанской воды достигает 95 %. Во-первых, у них развивается густая и разветвленная система корней, похожих на волосы, которые выводят большую часть соли из воды до того, как она поступит в ткани мангрового дерева. Но даже при такой тщательной фильтрации соли в воде, попадающей в дерево, остается еще слишком много, поэтому появился второй метод выживания. Поступающая соль направляется в отдельно взятые листья, которые каким-то образом выбираются для ее накопления. От соли эти листья становятся оранжевыми и в конце концов падают с дерева в реку. Они «жертвуют» собой, чтобы растение могло выжить, потому их и называют «жертвенными листьями». Разумеется, ни один из этих процессов не относится к осознанным. Все они – элементы невероятной адаптивной способности природы, служащие, однако, примером того, насколько глубока у всех живых существ внутренне присущая им воля к выживанию. Стремление к жизни практически не вызывает сомнений.

Не знаю, в какой мере наделены сознанием насекомые и паукообразные, но воля к жизни и стремление выжить, по-видимому, заложены и в их природе. Безусловно, они никак не связаны с предчувствием или боязнью смерти: насекомые явно неспособны к такому образу мышления. Но случалось ли вам ночью выйти в ванную и обнаружить в раковине, к примеру, паука-долгоножку? Спеша избавить свой мир от этого незваного ночного гостя, вы открываете воду – и видите инстинкт выживания в действии. Шести- или восьминогое создание поспешно улепетывает вверх по стенке раковины, спасаясь от потока воды, пока наконец не уносится вместе с ним в сточное отверстие. Это поведение отражает ту же приверженность жизни и выживанию, что характерна для всех живых существ, и, возможно, даже закодирована в ДНК самой жизни.

Черви, насекомые, мелкие животные зарываются в землю, чтобы ускользнуть от зорких глаз птиц, высматривающих добычу. Рыбы ныряют на глубину, чтобы спастись от ловких клювов морских чаек. Относящиеся к более высоким, но едва ли обладающие сознанием формы жизни демонстрируют то, что принято называть «синдромом борьбы или бегства» – инстинктивную реакцию, предназначенную для максимально возможного продления их жизни. К примеру, стада зебр и различных представителей оленьих убегают, завидев своего естественного врага или почуяв его запах. Гарантией спасения становится в том числе и численность особей в стаде. Хищнику ни к чему уничтожать все стадо, поэтому оно бежит как одно целое, пока хищник не отделит от него свою жертву и не накинется на нее, чтобы убить. После этого остальные прекращают бегство, зная, что голод хищника уже утолен, а им самим убегать больше незачем. По сути дела, стадо жертвует одной из составляющих его особей ради привилегии прожить еще один день, а потом продолжает довольно пощипывать травку, пока не появится очередной хищник. Видимо, каждый вид производит столько особей, чтобы утолить голод тех, в чью пищевую цепочку он встроен, и вместе с тем обеспечить чудо природного равновесия и сохранить собственный вид.

Стремление выжить очевидно даже в том случае, когда борьба за жизнь в мире природы ведется один на один. Более слабое существо спасается от своего врага бегством, пока не выдохнется или не окажется загнанным в угол, а затем обычно последним усилием оборачивается лицом к врагу и вступает в финальную битву за спасение своей жизни. Выгнув спину и оскалив зубы, оно издает тот звук, который способно издавать, и оказывает посильное сопротивление, прежде чем занавес в пьесе его жизни опустится навсегда. Повсюду в мире природы, куда ни взгляни, жизнь, какой бы сознательной или примитивной она ни была, считается ценностью. Предпринимается все возможное, чтобы продлить ее еще хотя бы на день. Пусть природа и является сферой, где действует правило «убивай, или убьют тебя», но в этой борьбе за жизнь возникает равновесие, которое поддерживает жизнь, способствует жизни, стимулирует жизнь. Это стремление не относится к осознанным. Оно не поглощает ресурсы зачаточного мышления большинства живых существ, но оно есть. Жизнь во всех ее формах приводится в действие адаптивной силой этой внутренней тяги к выживанию.

До появления самосознания миру не приходилось сражаться со смертностью: живые существа, не осознающие себя, не знают, что живы или что умрут. Им неведомо одиночество и отделенность: они не воспринимают себя как обособленных существ. Они просто часть природы. Возможно, они ощущают инстинктивную тревогу в присутствии естественного врага, но не знакомы с хронической тревожностью, характерной для тех, кто наделен самосознанием. Когда жизнь совершила кардинальный переход от первичного сознания к самосознанию, она навсегда перестала быть прежней. Исчезли такие «амортизаторы», как незнание жизни и смерти. Существам, обладающим самосознанием, пришлось учиться справляться со множеством трудностей в разных сферах: они познавали то, как совладать со стихиями, перед которыми были беспомощны; они искали и разрабатывали способы завоевать благосклонность природы, чтобы та способствовала их теперь уже осознанной борьбе за выживание. Им пришлось справляться с тем, что в молитвеннике моей Церкви названо «скоротечностью и неизвестностью жизни людской»[20]. А существам, лишенным самосознания, по-прежнему незачем справляться с реальностью. И, наконец, людям понадобилось так или иначе иметь дело с пониманием, что их окончательная участь – смерть; а также решать вопросы цели и смысла жизни. Если бы вид Homo sapiens не нашел способ снизить тревожность, появившуюся вместе с самосознанием, и преобразить ее из хронической травмы в цель и надежду, сомневаюсь, что мы бы смогли выдержать последствия этого шага, который считаем неизбежной составляющей эволюционного путешествия. С точки зрения выживания неважно, были ли эти цель и надежда реальными или иллюзорными: они настоятельно требовались для поддержания жизни человека. Динозавры не содрогались от ужаса в момент их истребления – в отличие от нас. Если бы существа, обладающие самосознанием, не смогли найти способ справиться с хронической тревожностью, которую самосознание принесло в этот мир, такой этап эволюции оказался бы слишком мучительным и невыносимым. Стремление выжить, по-видимому, имеющееся у всех форм жизни, – та самая адаптивная способность, которая помогает нам всем меняться, чтобы продолжать жить, – теперь, в людях, вышло на новый уровень и стало осознанным. Этот шаг к тому, чтобы стать человеком, был таким же значительным, как любой другой, совершенный нами за всю историю эволюции. Таким же важным, как момент, когда материя разделилась на живую и неживую. Столь же существенным, как появление самого сознания. Совладание с колоссальным новым опытом самосознания было вопросом жизни и смерти. Короче говоря, если все мы хотели выжить, насущной потребностью оказалось снижение тревожности до приемлемого уровня.