Вряд ли они питались трясогузками. Поганые псы разочаровали меня.

В тумане повелительно крякнуло, псы попытались разбудить ярость. Было видно, что вот так, в лоб, набрасываться на меня им совсем не хочется, и они постарались отыскать в себе злость. Зарычали, выпучили глаза, оскалились и стали перебирать лапами. Я не стал дожидаться, пока они надумают, выбрал того, что покрупнее.

С десяти метров. Псина просто исчезла. Вот только что стояла, и раз – улетела в туман. Остальные переглянулись. Из тумана послышался раздраженный крякающий звук – и псы решились. Они полетели на меня с устрашающим злобным ревом.

Неинтересно, нет.

Метнул секиру. Пес успел увернуться, но не совсем – секира достала, чирканула по задней правой лапе, этого оказалось достаточно, пес урылся мордой.

Второму подставил левую руку, щитки, поликарбон, псина повисла, и я тут же разрубил ей позвоночник топором.

И еще три пса, на этот раз со спины. С этими не хотелось возиться, я достал скунса.

У меня отличный скунс, модифицированный, оружейник Петр над ним хорошо поработал. Аэрозоль. Баллончик под давлением, регулятор сбоку, поворачиваешь вправо – в Длину брызгает, поворачиваешь влево – в ширину, а если посередине, то и так и сяк. Перевел вправо.

Псы рванули, я брызнул и отступил сразу, чтобы не попасть под собственный удар. Петр добавил в скунса оранжевый краситель, днем видно, ночью сияет.

Оранжевая струя ударила в центральную собаку. В морду, почти в глаз. Наверное, от пули эффект был бы примерно таким же. Пес сдох. Только что бежал и молча ткнулся в мох, свалился на бок. Не сдох, конечно, отрубился просто, но все равно, впечатляет. От скунса и люди-то некоторые отрубаются, что о собаках говорить. Петр собирался даже скунсомет сделать, чтобы ото всех, кто ходит, отбиваться, но потом передумал – стрелять получится только в противогазе, неудобно. И таскать за спиной баллон со скунсом… Тоже не очень приятно.

Остальные собаки сломались. Вот они яростно летели на меня, и все точно на стену наткнулись. Стояли, брехали, но в отдалении, не переступая за невидимую черту. Говорили, что хороший скунс может остановить даже волкера, не знаю, я не пробовал. Псов остановил.

Я поднял карабин, зарядил.

Псы были не очень уж и тупые, поняли, что к чему, растворились в тумане. Я подобрал секиру и топор и стал ждать. Почему-то мне думалось, что это не все. Остались. И готовятся, друзья человека…

Грохот. На севере, что-то тяжелое, видимо, дом обрушился или еще что, через несколько секунд листья стали падать сильнее. Они появлялись сверху, из ниоткуда, деревья были не видны, только синеватый дым, что-то меня в последнее время на красоту тянет. Грустно. Меня тут сожрать пытаются, а мне грустно, на листья смотрю.

Визг. Я не стрелял, а визг – может, в капкан попал… Хотя какие здесь капканы…

Пес взвизгнул сильнее. Замолчал. А потом повизгивание возобновилось, но уже в другом месте. Он отбежал. Видимо, вожак его хорошенько…

Стоп.

Стоп, стоп, стоп.

Кладбище. Если судить по карте, то большое, больше километра в ширину и почти три в длину, огромное кладбище, много раньше было людей, везде одни люди. Однажды мы раскопали небольшое кладбище, недалеко от нас, совсем крохотное. С научными целями. В три слоя. И это только свежие. Раскапывали и ругались – когда мир был еще в силе, возник совершенно вредный обычай натирать покойников укрепляющим составом. Наверное, раньше это казалось каким-то благом, хотя я лично не могу понять, в чем. Хорошего в том, что труп будет лежать под землей в почти невредимом состоянии, я не нахожу, от этого радости вообще никакой – ни трупу, ни тем более живым. Но так вот вдруг повелось. А мы теперь расхлебывай. Из-за недостатка же местности закапывали друг на друге, упорно считая, что закапывать лучше, чем сжигать.

А мы теперь вот воем.

На этом же кладбище покойников должно быть вообще несусветное количество. Земля здесь довольно рыхлая, не глина, раскапывать легко. Псы, как я успел заметить, приземистые, такие как раз рыть любят, лапы короткие…

Я это к тому, что жратвы много. Даже если только верхний слой разгребать. И жратва легкая. С чего тогда они напали? Защита территории? По-другому действовали бы, сначала бы попытались прогнать нас лаем. Показались бы всей стаей, шли бы следом, тявкали, рычали, брызгали слюной, но не нападали.

Жрать они не хотели, прогнать они нас не хотели, что тогда…

Вожак.

Отлично.

Так всегда и получается. В конце всегда вожак. Один на один. Что может быть лучше?

Я ждал.

Здоровенного пса. Высокого, в полтора метра, с черной шерстью, мощными лапами, с пастью, исполненной зубов. С глазами, красными, дикими и яростными.

Ждал.

Псы не появлялись. Молчали, никакой переклички, никаких скрипов. Я шагнул в туман. Несколько шагов вперед, направо, налево.

Навстречу мне выступали холмы, деревья, поросшие мхом, кресты, листья, в левой руке я сжимал карабин, в правой секиру, ждал нападения.

Но нападения не происходило. Я их даже не слышал. Они могли разбежаться, спрятаться, забиться в свои норы и в корни, но я почему-то знал, что они не забились.

Из-за вожака. Я отдавил ему лапу, вряд ли он мне это простит. То, что псы не набрасывались на меня, означало одно – вожак разумен. В какой-то степени. Разум, любой разум, мстителен. Вожак должен отомстить, просто обязан. Поставить меня на место. Иначе он не останется вожаком.

Но он медлил. Не нападал. Ждал. Выбирал момент. Или даже по-другому, наслаждался моментом.

Ну и я наслаждался.

Насвистывать начал. Мелодий я особо не знал, просто свистел, кое-как

Ничего. Никого…

Треснула ветка. Прямо по курсу. Ага.

Нет, не вожак, он не стал бы действовать настолько глупо, вожак где-то далеко, наблюдает.

Я вскинул карабин. Конечно, я не собирался стрелять, но…

Кстати, как они видят в этом? Хотя им и видеть не надо, у них же нюх. Они чуют.

Скунс! Я брызнул скунсом, и они, наверное, сходят с ума от этой вони. Остальные псы разбежались, оглушенные скунсом, но только не вожак. Он, само собой, тоже оглушен, его мозг наполовину состоит из нюхательных приспособлений, он думает через них.

Ничего, он решится, он не разочарует меня, и я привешу его голову к поясу, а тушу набью соломой и сухими листьями.

Давай.

– Ну! – крикнул я. – Долго тебя ждать?!

Мгла сжевала звук, вряд ли мои слова разлетелись дальше, чем на пятьдесят метров.

Ничего. Умен. Знает, что карабин – это смерть. Ладно, поиграем.

Я спрятал оружие за спину. Теперь только секира, шансы почти равны. У него даже больше – он меня чует, а я его нет. Я побрел вперед. Или направо. Не знаю куда. С секирой и свистом. По кладбищу, никогда не думал, что стану себя так вести, дикий город, в нем все сходят с ума. Хотя раньше люди, кажется, любили гулять по кладбищам – смотрели на все эти статуи с грустными глазами, на распятия, на деревья, на рябину, свисающую красными гроздьями, кладбища были велики, для тех, кто устал бродить по их печальным аллеям, ставили специальные скамейки и лотки с бутербродами. Люди покупали бутерброды, часть они ели сами, другую часть оставляли по традиции на могилах, а когда наступала ночь, туда приходили собаки. Тогда это были совсем разные собаки, одни большие, черные, рыжие и пегие, другие средние и бессмысленные, третьи вовсе маленькие, все эти разные собаки питались бутербродами, конфетами, жевали сигареты и печенье, они дружили между собой и отгоняли других, в результате чего получилась вот такая порода, кладбищенская.