— Нет.

Ее ответный жест подразумевал, что все его предположения не имеют под собой ни малейшего основания.

— Я бы хотел взять ее с собой, — сказал Филипп, — но мой визит был организован в очень короткий срок. К тому же у нас дети, так что были бы проблемы со школой и так далее. Да и дом не на кого оставить…

И он продолжал в том же духе и говорил, как ему показалось, несколько часов, будто отвечая на обвинение перед судом. И уже почувствовал, что несет явный вздор и никак не может остановиться, потому что миссис Цапп своим молчанием и насмешливым взглядом будто усугубляла его вину.

— А у вас есть дети? — спросил он наконец с отчаяньем.

— Двое. Близнецы. Мальчик и девочка. Девять лет.

— Ну, тогда вам понятны мои проблемы.

— Мне кажется, у нас с вами разные проблемы, мистер Лоу.

Она отвернулась лицом к заходящему солнцу, которое уже опускалось в море позади Серебряного моста, и сделала медленный глоток.

— А кстати, как отнеслась ко всему этому ваша жена, мистер Лоу? Ее тоже заботят дети с их школой, дом и все такое прочее? Она не была против вашей поездки?

— Ну, мы, конечно, это тщательно обсудили… Принять решение было непросто… Последнее слово оставалось за ней… — (Он снова почувствовал, что его втягивает в воронку навязчивого самооправдания.) — Да что там говорить, для нее эта сделка очень невыгодна.

— Какая еще сделка? — резко спросила женщина.

— Ну, это просто оборот речи. Я хочу сказать, что я получил массу прекрасных возможностей, оплаченный отпуск, если хотите. А у нее жизнь почти не изменилась, разве что стала более одинокой. Да вы, наверное, и сами это почувствовали.

— Что я почувствовала, отправив Морриса в Англию? Блаженство, просто блаженство.

Филипп вежливо пропустил эту ремарку мимо ушей.

— Как хорошо растянуться в собственной постели. — сказала она, раскинув руки и обнаружив под мышками рыжую поросль, — когда никто не дышит тебе в лицо перегаром и не лапает между ног…

— Я, пожалуй, вернусь в гостиную, — сказал Филипп.

— Я вас сконфузила, мистер Лоу? Извините. Давайте поговорим о чем-нибудь еще. О виде на бухту. Не правда ли, он великолепен? У нас тоже есть вид из окна. Тот же самый. У всех в Плотине один и тот же вид, кроме нефов и белых голодранцев, у которых квартиры внизу. Если вы живете в Плотине, у вас должен быть вид из окна. Это первое, о чем спрашивают, когда покупают дом. Есть ли вид из окна. Один и тот же, разумеется. И нет никакого другого вида. Куда бы вы ни шли — на обед ли, на вечеринку, — дома будут разные, шторы на окнах разные, и все один и тот же долбаный вид. Мне иногда хочется взвыть.

— Ну, здесь я с вами не согласен, — сухо сказал Филипп. — Мне, наверное, он никогда не надоест.

— Но вы здесь не жили десять лет. Еще погодите. Как известно, тошнота подступает медленно.

— Я думаю, что после Раммиджа…

— А что это такое?

— Это город, откуда я приехал. И куда уехал ваш муж.

— Да-да, припоминаю… как вы сказали — Сраммидж?

— Раммидж.

— А мне что-то другое послышалось. — Она чересчур громко рассмеялась и пролила себе на платье водку. — Черт. Ну и что такое Раммидж? Моррис все его расхваливал, а другие говорят, что это гнусная дыра.

— И то и другое — преувеличение, — сказал Филипп. — Это большой промышленный город со всеми его преимуществами и недостатками.

— И в чем же преимущества?

Филипп напряг память, но ничего не смог назвать.

— Мне пора вернуться в дом, — сказал он. — Я еще мало с кем познакомился.

— Расслабьтесь, мистер Лоу. Вы еще не раз их увидите. Одни и те же люди ходят на одни и те же вечеринки в одни и те же дома. Расскажите что-нибудь о Сраммидже. Или нет, лучше о своей семье.

Филипп предпочел откликнуться на первую просьбу.

— Ну, не все у нас так плохо, как думают некоторые, — сказал он.

— У вас в семье?

— Нет, в Раммидже. Там есть приличная картинная галерея, и симфонический оркестр, и драмтеатр, и кое-что еще. И за город выехать легко.

Миссис Цапп снова погрузилась в молчание, опять вынудив его слушать свой голос, которому явно недоставало искренности. Он терпеть не мог концертов, редко ходил в картинную галерею и лишь раз в году осчастливливал своим присутствием драмтеатр. А эти унылые вылазки за город по воскресеньям после обеда? И в чем же преимущество города, из которого можно легко сбежать?

— Школы у нас очень неплохие, — сказал он. — Ну, то есть найдется одна-другая…

— Школы? Похоже, они вам покоя не дают.

— А разве вы не считаете, что образование чрезвычайно важно?

— Нет. Я думаю, что, помешавшись на образовании, мы сами роем себе могилу.

— То есть как?

— Каждое поколение получает образование, позволяющее ему заработать деньги на образование следующего поколения, и никто ничего не делает с самим образованием. Вы выбиваетесь из сил ради образования ваших детей, чтобы они выбивались из сил ради образования своих детей. И в чем тут смысл?

— Ну, вы то же самое можете сказать о браке и семье.

— Вот именно! — воскликнула миссис Цапп. — Вот именно! — И тут она внезапно посмотрела на часы и сказала: — О Господи! Мне давно пора, — из чего стало ясно, что это Филипп ее задерживает.

Не желая произвести впечатление театральным выходом в гостиную в компании миссис Цапп, Филипп попрощался с ней и задержался на террасе. Выждав, когда она, по его расчету, покинет сцену, он собрался присоединиться к гостям и найти дружественно настроенных людей, которые подбросят его домой, а может быть, и пригласят к себе на ужин. Но в этот момент до него дошло, что в доме воцарилась странная тишина. Встревоженный, он поспешил войти в гостиную и обнаружил, что там нет никого, кроме темнокожей женщины, которая собирала пепельницы. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга.

— Э… а где все? — пробормотал Филипп.

— Ушли домой.

— Как? И хозяева? — возразил Филипп. — А я хотел попрощаться.

— Они, наверное, поехали куда-нибудь перекусить, — сказала женщина, пожав плечами, и возобновила свой медленный обход гостиной.

— Черт, — сказал Филипп. Он услышал, что на улице кто-то заводит машину, и выбежал из входной двери как раз в тот момент, когда миссис Цапп отъехала от дома в большом белом фургоне.

Моррис Цапп стоял у окна своего кабинета в Раммидже с сигарой в зубах (предпоследней из того запаса, что он привез с собой) и прислушивался к шагам людей, снующих мимо его двери. Наступило время чаепития, и Моррис раздумывал, вернуться ли ему с чашкой к себе в комнату или же выпить ее в профессорской, где остальные преподаватели непременно соберутся в противоположном углу посплетничать и будут бросать на него косые взгляды поверх газет. Он с тоской смотрел на главный двор кампуса — поросший травой четырехугольник, теперь слегка припорошенный снегом. Уже несколько дней подряд погода колебалась между заморозками и оттепелью, так что было непонятно, какого рода осадки заполняют атмосферу — дождь, снег или туман. Тусклый красноватый глаз солнца, с трудом забиравшегося чуть-чуть повыше крыш, безрадостно маячил над городом, едва просвечивая сквозь мглу и покрывая ржавыми пятнами присыпанные снегом поверхности. «Не погода, а трагическое недоразумение», — подумал Моррис. И в этот момент раздался стук в дверь.