— Ты похожа на маленькую гусеницу в коконе, — сказал Хулио Реатеги. — На одну из этих бабочек в окне. Сними его, Лалита, доставь мне удовольствие, что тебе стоит.

— С ума сойти, — сказал Акилино. — То надень, то сними. Что за причуды у этого богача.

Тебя никогда не мучила похоть, Акилино? — сказал Фусия.

— Я дам тебе все, что хочешь, — сказал Хулио Реатеги. — Проси что угодно, Лалита. Ну, иди ко мне.

Теперь покрывало лежит на полу, похожее на венчик виктории регии, а из него поднимается, как водяная лилия, стройное тело девушки. У нее маленькие упругие груди с дерзко торчащими сосками, а сквозь рубашку просвечивают гладкий живот и крепкие бедра.

— Я вошел, делая вид, что ничего не замечаю, и смеясь, чтобы этот пес Реатеги не сконфузился, — сказал Фусия. — Он вскочил с гамака, а Лалита надела покрывало.

— Тысячу солей за девчонку! Ну и заломил! — сказал Акилино. — Это цена мотора, Фусия.

— Она стоит десять тысяч, — сказал Фусия, — только я тороплюсь, вы сами прекрасно знаете почему, дон Хулио, и я не могу возиться с женщинами. Я хотел бы уехать сегодня же.

Но так дело не пойдет, ему не удастся вытянуть из него тысячу солей, хватит и того, что он его спрятал. И потом, Фусия сам видит, что дело с каучуком лопнуло, а из-за их паводка с лесоразработками в этом году уже ничего не выйдет, а Фусия — вы же знаете, дон Хулио, эти лоретанки не женщины, а огонь. Ему жаль расставаться с ней, потому что она не только хорошенькая, но и стряпать умеет, и сердце у нее доброе. Ну как, по рукам, дон Хулио?

Тебе и вправду жаль было оставлять ее в Учамале с сеньором Реатеги? — сказал Акилино. — Или ты это только так говорил?

— Чего мне было жалеть, — сказал Фусия, — я никогда не любил эту шлюху.

— Не вылезай из воды, — сказал Хулио Реатеги, — я искупаюсь с тобой. Но не стой голая: что, если приплывут канеро[33]? Надень что-нибудь, Лалита, хотя нет, подожди, подожди немножко.

Лалита, сидя на корточках, плещется в заводи, и от нее по воде расходятся круги. Зашевелились лианы, свисающие на воду, и Хулио Реатеги: вот они, прикройся, Лалита, с канеро шутки плохи, они то ненькие, юркие, забираются куда не след, царапаются своими колючками, и все внутри воспаляется. Смотри, крошка, придется тебе пить отвары, что готовят боры, и целую неделю мучиться поносом.

— Это не канеро, а обыкновенные рыбки, разве вы не видите, хозяин? — сказала Лалита. — Вам показалось, просто водоросли колышутся. А до чего теплая вода, правда?

— А приятно, должно быть, Фусия, купаться вместе с женщиной нагишом, — сказал Акилино. — Жаль, что мне ни разу не случилось, когда я был молодым.

— Я проберусь в Эквадор по Сантьяго, — сказал Фусия. — Путь неблизкий, дон Хулио, и мы уже больше не увидимся. Вы об этом подумали? Ведь я уезжаю этой же ночью. А ей только пятнадцать лет, и я был первым мужчиной, который к ней притронулся.

— Иногда я думаю — почему я не женился, — сказал Акилино. — Но как мне было жениться при такой жизни? Всегда в пути, а на реке разве встретишь женщину. Вот ты не можешь пожаловаться, Фусия. У тебя женщин хватало.

— Договорились, — сказал Фусия. — Вы даете мне вашу лодочку и консервы. Это хорошая сделка и для меня, и для вас, дон Хулио.

— Сантьяго далеко, и тебе туда не добраться незамеченным, — сказал Хулио Реатеги. — А кроме того, в эту пору по ней не проплывешь, и ты потеряешь месяц с лишним. Не лучше ли тебе податься в Бразилию?

Там меня ждут по обе стороны границы из-за истории в Кампо Гранде. Я не так глуп, дон Хулио.

— Никогда тебе не добраться до Эквадора, — сказал Хулио Реатеги.

— И в самом деле, ты туда не добрался, — сказал Акилино. — Остался в Перу.

— Всегда у меня так получалось, Акилино, — сказал Фусия. — Что я ни задумывал, все выходило наоборот.

— А если она не захочет? — сказал Хулио Реатеги. — Ты должен сам уговорить ее, прежде чем я дам тебе лодку.

— Она знает, что мне придется мотаться с места на место, что со мной может случиться что угодно, — сказал Фусия. — Ни одной женщине не улыбается таскаться за человеком, которого разыскивает полиция. Она будет счастлива остаться, дон Хулио.

— И все-таки она пошла за тобой и во всем тебе помогала, — сказал Акилино. — Она вела такую же собачью жизнь, как и ты, и не жаловалась. Нет, что ни говори, Лалита была хорошая женщина, Фусия.

Так появился Зеленый Дом. Его строительство растянулось на долгие месяцы. Доски, бревна, необожженный кирпич приходилось тащить с другого конца города, и мулы, нанятые доном Ансельмо, едва плелись, увязая в песке. Работа начиналась, как только прекращался сухой дождь, и кончалась, когда крепчал ветер. Ночью пустыня поглощала фундамент и погребала стены, игуаны грызли тес, ауры[34]вили гнезда в заложенном здании, и каждое утро надо было начинать все сначала, расчищать песок, переделывать кладку. Весь город следил за этой глухой борьбой. «Скоро ли пришелец признает себя побежденным?» — думали пьюранцы. Но проходили дни, а дон Ансельмо, не впадая в уныние от неудач и не заражаясь пессимизмом друзей и знакомых, продолжал свою кипучую деятельность. Полуголый, с мокрой от пота волосатой грудью, веселый и возбужденный, он руководил работами, раздавал пеонам тростниковую водку и чичу, сам укладывал кирпичи, прибивал балки и сновал по городу, понукая мулов. И настал день, когда, увидев на другом берегу реки, напротив города, возвышающийся, как его эмиссар на пороге пустыни, прочный остов здания, пьюранцы поверили, что дон Ансельмо выйдет победителем из битвы с песками. С этого момента работа пошла быстрее. Жители Кастильи и ранчерий, опоясывающих бойню, каждое утро приходили посмотреть, как движется дело, подавали советы, а иногда и подсобляли пеонам. Дон Ансельмо всех приглашал выпить. В последние дни вокруг строительства царила атмосфера народного праздника: продавщицы чичи, фруктов, сыра, сластей и прохладительных напитков предлагали свой товар рабочим и любопытным. Помещики, проезжая мимо, останавливали коня и обращались к дону Ансельмо со словами ободрения, а крупный землевладелец Чапиро Семинарио пожертвовал строителям быка и дюжину кантаро[35]чичи. Пеоны готовили пачаманку.

Когда дом был построен, дон Ансельмо распорядился покрасить его сверху донизу в зеленый цвет. Даже дети хохотали, глядя, как его стены облекаются в изумрудное одеяние, на котором играют солнечные блики. Его тут же окрестили Зеленым Домом. Старые и молодые, бедные и богатые, мужчины и женщины весело подшучивали над блажью дона Ансельмо, которому вздумалось так размалевать свое жилище. Но их забавлял не только его цвет, но и его странная архитектура. Дом был двухэтажный, но нижний этаж едва заслуживал этого названия: это был просторный зал с четырьмя — тоже зелеными — столбами, несущими крышу, который выходил во двор, вымощенный речной галькой и окруженный стеною в рост человека. Второй этаж составляли шесть крохотных комнаток, расположенных вдоль коридора с деревянной балюстрадой, который образовывал своего рода балкон над первым этажом. Кроме главного входа, в Зеленом Доме были две задние двери. К дому примыкали конюшня и большая кладовая.