Маркин закрыл глаза, дрогнул искалеченной рукой и снова разлепил окровавленные веки.

– Молчишь... Мне только одно не понятно, Паша. Зачем ты, заурядный опер из уголовного розыска, занимаешься тем, что на вашем языке называется «организованной преступностью»? Город задыхается от квартирных краж, карманники на вокзале совсем голову потеряли от массовых удач, а ты, кто призван возвращать горожанам чемоданы с похищенным, суешь пятачину в целую структуру. Как так, Паша? Молчишь... Последний раз спрашиваю – сдашь суку или нет? Если договоримся... Если договоримся, Паша, я тебя отпущу. Потом ночи спать не буду, но отпущу. Вот и Хан с какой-то железякой идет... Так как?

Маркин шевельнул губами.

– Что? – оживился Седой. – Что говоришь, Паша?

– Нет у меня твоих людей на подсосе, Седой... – просипел Маркин. – Ты почему... такой тупой?.. Это же... личный сыск... Седой... Личный сыск и мозги...

– Черт! – Седой услышал не то, что ожидал. – Это ты тупой, Маркин!! Ты!!! Я закопаю этого стукачка, а ты будешь жить!! А так получится наоборот! Пройдет неделя, я все равно этого гада вычислю, и он вслед за тобой отправится! Так стоит ли игра свеч?!!

– Ты не там ищешь... – Маркин хотел сказать еще что-то, но из его нутра выпрыгнула и скатилась на грудь густая струйка крови.

– Вот упрямый ублюдок! Хан!! Вставляй свою железную херню в станок! Кто из нас бывший токарь, я или ты?! А ты что стоишь?! – Последний вопль Седого был обращен уже к Бузе. – Держи это ментовское тело, чтобы не сваливалось!..

Через минуту, вставив кусок арматуры в барабан и затянув его обрезком трубы, Хан включил мотор...

Видя, как к его плечу приближается стремительно вращающийся рифленый штырь, Маркин затрясся и сжал в кулак здоровую руку...

Через несколько секунд они остановились. Одежда всех троих была залита кровью и напоминала робу мясников. Хан с Бузой оттащили Маркина от барабана и уложили в прежнее положение. Заработавший станок оживил в моторе масло, и теперь в воздухе, помимо сырого запаха резаного мяса, пахло еще сгоревшим автолом.

Опер лежал и косил глаза на разбитое арматурой огромное отверстие в своем плече.

– Господи боже...

– Больно? – справился Седой. – Паша, еще есть шанс. Я тебя потом даже до больницы довезу. Но оставлю на крыльце, ты уж извини. С врачами объясняться как-то не хочется.

– Седой!!

Этот крик прокатился по цеху, и никто из присутствующих, увлеченных делом, сначала даже не понял, откуда он происходит.

– Седой!

На входе в цех стоял водитель «Мерседеса» и держал в руке трубку мобильного телефона.

– Тебя Нечай спрашивает!

Звонил представитель Кемеровской братвы, и отказаться от разговора с ним было бы для Седого неприлично. Для бесед с ним, Седым, Нечай всегда находил время.

– Ладно, покурим пока. Хан, Нечай будет интересоваться рыночными делами, так что ты будешь нужен мне для разговора. Буза! Вставь парню в рот сигарету, пусть покурит. Если решит поговорить – зови.

Через секунду в цехе стало тихо. Полной тишине мешало лишь прерывистое дыхание Маркина. Буза стоял напротив него с пачкой сигарет в руке и не сводил глаз с окровавленного тела. По его щекам, словно наперегонки, бежали две струйки пота...

– Дай... сигарету...

Дрожащими пальцами Буза стал лихорадочно рыскать пальцами в пачке. Пальцы искали сигарету, а глаза продолжали смотреть на оперативника.

Маркин поднял на него остекленелый взгляд.

– Я не мент... Запомни номер московского телефона... Позвонишь и скажешь, что картина у человека по фамилии Полетаев. Седой вышел на него, поэтому пусть поторопятся...

– Какая картина??

– Не перебивай... – Опер огорченно поморщился – то ли от боли, то ли от того, что уходит драгоценное время. – Я не мент, парень...

Буза застыл с сигаретой в руке.

– Ты не бандюков мне сдавал... Ты картину искал... – Маркин терял последние силы.

– Кто ты?! – Недоумение, застывшее на лице Бузы, можно было назвать разочарованием. – Какую картину?..

– Им я тебя не сдам, но у моих ты на примете... Потому не говори, что был здесь, иначе порвут... О тебе в «конторе» знают, поэтому сильно не бегай... Лучше сам приди.

Подняв глаза, Маркин посмотрел на Бузу и криво улыбнулся:

– Почему тебя не называю?.. А будет лучше, если нас обоих здесь просверлят?.. И потом, Дима, ты еще не закончил работы... Не позвонишь – на том свете достану... Дай сигарету...

Не успел он сделать и двух затяжек, как на бетонном полу завода появились две тени.

– Ну что, Буза? – окликнул своего человека Седой. – Молчит, негодник?

Не сводя глаз с лица Маркина, Буза едва заметно качнул головой.

– Задай ему еще пару вопросов, Хан, а если будет продолжать строить из себя Олега Кошевого, кончай. Через десять минут я вас жду на улице. – Седой в последний раз посмотрел на Маркина и сплюнул ему под ноги. Под единственную, запыленную туфлю. – Дурак ты, Паша.

Велев Бузе помогать вести беседу, он развернулся и вышел из цеха. Неподалеку от места стоянки «Мерседеса» он увидел кран. Значит, есть вода. Пока Хан возится с тупым ментом, нужно привести в порядок свою одежду.

Ровно через десять минут Буза и Хан вышли из ворот цеха и направились к водопроводному крану. Еще через час, освободившись от присутствия членов команды, Буза наберет номер телефона, который ему назвал Маркин, цифры которого он выжигал в своей памяти все то время, пока тот умирал.

Струге и Пащенко подъехали к ресторану «Садко», что находился в Кольцове, поселке-спутнике Тернова, к шести часам вечера. Заметив около входа несколько дорогих иномарок, Вадим кивнул в их сторону.

– Какая-то из них, наверное, Хорошева.

– Почему ты так думаешь? – удивился Антон.

– Я ориентируюсь на счастливый голос Вальки в телефонной трубке. Таким тоном может говорить лишь тот, кто победил жизнь. Голос преуспевающего человека, у которого всегда хорошее настроение и все зубы на месте.

Последнее, что упомянул прокурор, резануло совесть Антона. Он вот уже полгода собирается зайти к стоматологу, чтобы залатать изъяны в своем рту. Саша, жена судьи, постоянно напоминала ему о катастрофе, которая может произойти лет через пять, если тот будет продолжать наплевательски относиться к своим зубам.

– Вставят тебе под старость две розовых оладьи, и будешь потом меня раздражать своим ночным стаканом, заполненным челюстями!

Саше хорошо так говорить. Ее зубы безукоризненны, и она может смело идти к дантисту, зная, что ее не будут сверлить, буравить, травить мышьяком и ковыряться в недрах ее челюстей омерзительными иголками...