– П-пардон… – сказал Лоперишвили и попытался пройти в мою квартиру, беря меня при этом под руку и тяжело наваливаясь боком. – К-красавица!.. Катерина…

Мне пришлось отодвинуть композитора от двери, при этом он пошатнулся и чуть не упал. Я побыстрее захлопнула дверь, заперла ее на один замок и сбежала вниз по лестнице. Я понимала, что если он ринется за мной – будет беда, он точно упадет, но понадеялась на обычное для пьяных удивительное чувство самосохранения и общую размягченность их организма, позволяющую им падать со второго этажа и оставаться при этом в целости и сохранности.

Я услышала, как хлопнула наверху тяжелая металлическая дверь нашего лифта. Скорей всего Лоперишвили сел в лифт. Этого лифта – с двумя комплектами дверей – я боялась с детства, когда здесь еще жила моя бабушка, потому что однажды застряла в нем. Одни двери, деревянные створки, закрывались вовнутрь, а большая решетчатая дверь открывалась наружу, со страшным грохотом потом захлопываясь. Створки во время поездки часто сами распахивались, и лифт застревал.

Я успела сбежать вниз раньше того, чем приехал лифт. Лоперишвили в лифте, к моему сожалению, не застрял, благополучно добрался до первого этажа, увидел, как я выбегаю из подъезда, и попытался меня догнать.

– Куда же вы так спешите, Катерина! – кричал он, размахивая полуобсыпавшимся букетом цветов.

Я очень надеялась, что внизу стоит машина Никиты Арсентьевича и что это была лишь не очень умная шутка директора. Ведь он говорил, что должен заехать с утра к Лоперишвили. Откуда композитор мог узнать мой точный адрес? Номер квартиры, этаж…

Но машины у подъезда не было. Пока я оглядывалась, ко мне, отдуваясь, подошел довольно злой Александр Шалвович.

– Что же вы так!.. – укоризненно сказал он, хватая меня за руки. – Я вам цветы принес, а вы от меня убегаете!

Удивительная мужская логика. Я высвободила руки, потому что мой маленький ген, не дающий мне отвечать взаимностью внятно восточным мужчинам, сейчас возмутился до предела. Ну ладно еще Гоги! Он мне хотя бы нравился – вальяжностью и породой. Или молодой горячий Аслан. Но встрепанный, пьяный с раннего утра – не было еще полудня, потный, расхристанный и очень немолодой Лоперишвили… И главное, уверен, что он все делает правильно! Что я не толкну сейчас его, с трудом держащегося на ногах, прямо на траву, головой через низенький заборчик.

Лоперишвили увидел мою заминку и вознамерился меня обнять.

– Сейчас… – сказал он заплетающимся языком и нечаянно ткнул мне пожухлым букетом в лицо.

Я остановила его рукой, но не рассчитала сил, и Александр Шалвович рухнул на пробегающую мимо лохматую белую собачку. Та взвизгнула, наверно, он наступил ей на лапу, и стала отчаянно лаять на упавшего композитора. Собачку вела на поводке соседка.

– Вот, Катя! – сказала она. – А когда ты не была артисткой, к тебе мужчины так не относились! – Укоризненно качая головой, она махнула на меня рукой и рванулась за собачкой, которая, сильно натянув поводок, уже мчалась вперед, хрипя и лая.

Я убедилась, что Лоперишвили благополучно сел на траву, не потирает ни ноги, ни руки, ни голову, значит, не сильно ударился. Пока он с большим сожалением оглядывал букет, я все же спросила его:

– Александр Шалвович, а откуда вы знаете мой адрес?

– Саша!.. Зовите меня Саша! – проговорил пожилой композитор. – Ваш адрес, Катя, я знаю, потому что… знаю…

Я поняла, что ответа не добиться, и поспешила к остановке троллейбуса, где можно было поймать такси и побыстрее уехать.

В театре я почти сразу увидела Никиту Арсентьевича. Он взглянул на меня, кивнул и прошел мимо. Я вчера что-то не так поняла? Он передумал. И хорошо. Мне же лучше. Странно, конечно, мог бы позвонить… Домашний телефон у меня теперь был… Я даже не могла себе представить, какие сложные правила у этой игры. Сложные и опасные.

На следующий день у нас начиналась учеба в институте, поэтому непонятные отношения с директором меня уже не слишком занимали. За месяц ничего не произошло. Странные его взгляды, двусмысленные разговоры, эта наша поездка «до Сретенки»… Я была уверена – вот сейчас я увижу Волобуева, и все встанет на свои места. К такому миропорядку я уже привыкла, он меня вполне устраивает. Есть Волобуев, есть волшебное сияние, исходящее от него, мне тепло и хорошо в этом сиянии. Он меня любит – как ученицу, как любил бы дочь, наверное. Или, на худой конец, племянницу. Троюродную… И все. Так тоже бывает. «Закона нет!» – как говорит наша четвертая преподавательница Людмила Иосифовна, одна из старейших педагогов Щепкинского. Кого только она не выпускала! За день по телевизору двух-трех ее учеников точно можно увидеть.

Когда я уходила домой, Никита Арсентьевич подошел ко мне и, пряча усмешку, сказал:

– Там пришел Лоперишвили, жалуется на вас. Что же вы нашего композитора обижаете, Кудряшова? Еле живой приехал…

– Он для этого пришел на работу, чтобы пожаловаться на меня?

Никита Арсентьевич засмеялся:

– Нет, он партитуру привез. Хотел, точнее, привезти. Но не смог дописать, вы ему вдохновение все перекрыли. Можно узнать чем?

Я знала, как бы ответила Тася. Грубо и смешно. Но я лишь пожала плечами и спросила:

– Вы ему адрес мой дали?

– Адрес? Вы принимали его у себя? Ай-яй-яй, как нехорошо, Кудряшова… А я-то думал, вы приличная девушка… Об искусстве с вами разговаривал…

Я видела, что Никита Арсентьевич хочет просто зацепить меня, чтобы я с ним постояла, поболтала, поэтому нарочно задирается, и пошла прочь.

– Постойте, – он догнал меня и взял за локоть. – У вас завтра начинается учеба, надо договориться о вашем расписании, пойдемте в кабинет.

– Я узнаю расписание в институте и после занятий приеду на работу, – ответила я.

– Вам никакая справка не нужна?

– Нет. Если я не буду успевать учиться – уволюсь.

– Я понял. Мы пойдем вам навстречу, не переживайте. Пойдемте, я вас до метро провожу. Расскажите, что там произошло с Лоперишвили.

Вместо того чтобы идти к метро, Никита Арсентьевич свернул, как и вчера, на стоянку.

– Метро прямо, – заметила я.

– Пойдемте, Катя, – директор деликатно взял меня под руку и повел к машине.

Я не стала вырываться. Мне не хотелось с ним сейчас расставаться. За день я уже сто раз подумала, как хорошо, что он с утра не приехал. А сейчас я хотела говорить с ним, смотреть на него. Завтра – в институт. Завтра я увижу Волобуева. Но это будет завтра.

Никита Арсентьевич довез меня до Таганской площади.

– Дальше не могу, надо возвращаться, много дел.

– Хорошо, – сказала я.

– Поцелуете меня на прощание?

– Мы завтра снова увидимся, – проговорила я, не очень понимая, как мне себя вести.