— Да? Понятно. А что с твоим ухом, босс? Кто засадил? Кому яйца на нос натянуть?

— Поскользнулся…

— И упал на кулак? — поморщился сэнсэй. — Ладно, потом расскажешь. Давайте сейчас разгоним эту орду в форме, а то соседи косо посматривают. Им и так соседство с якудзой не очень по душе, а теперь… после взрыва… Ещё и деньги нужны на восстановление…

— Тогда я успокою нашего голосистого бугая, — сказал Киоси. — Хочу увидеть его глаза, когда он увидит меня живым и здоровым. Если будет сопротивляться, то надаю ему люлей. Сука, аж бесит его вой.

Мы кивнули. Киоси направился к стенающему Тигру, ну а мы чуть задержались на месте. Не хотелось лишать себя бесплатного представления. Вот только почему Киоси такой агрессивный?

Киоси сел рядом с Тигром на колени, прислушался к стонам амбала и начал тихонечко подвывать. Двум воющим фигурам не хватало только ночной тьмы и полного диска луны над головой. А так вылитые оборотни перед превращением.

Выть Киоси через полминуты надоело, поэтому он дотронулся до плеча Тигра и спросил:

— Слышь, может хватит тут истерику устраивать?

— Отстань, Киоси, не мешай мне тебя оплакивать, — проныл Тигр, а потом замер и, спустя десять секунд, посмотрел на тануки. — Так ты что… жив?

— Нет, я живой труп. Ты так сильно орешь, что не даешь мне спокойно уснуть, — пошутил Киоси. — Хорош орать, ушлепок. Дай поспать!

— Ты труп? — не понял Тигр. Он потыкал Киоси в грудь, а потом сказал: — Но ты же теплый…

— А это меня на солнышко выбросило. Вот и нагрелся, — продолжал ломать комедию Киоси. — Сейчас посижу тут, в тенечке, и остыну. Может, хочешь что-нибудь на небеса передать? Родным или близким? Мне не сложно, я передам, всё-таки друзьями были, в одной банде состояли.

— Киоси, хватит издеваться над человеком, — не выдержал я. — Тигр, приведи себя в порядок и встань. Хватит позориться и играть на публику. Всё равно актер из тебя дерьмовый.

Нет, нытьё Тигра не прекратилось, но снова стихло. Похоже, что я нашел ту самую струнку, на которой можно играть. Конечно, я не Николло Паганини, чтобы играть на одной струне, но иногда получается надавить на что-либо поганенькое в душе человека.

К нам подошла Наоки Хикамару. Она с участием спросила Норобу:

— Скажите, вы не пострадали? У вас всё в порядке? Почему вы клянчили у моих коллег деньги?

Сэнсэй хмуро взглянул на полицейскую форму, на милое личико, а потом со вздохом произнес:

— Ох, дитя моё, знали бы вы, как я настрадался из-за моих учеников. Ведь жил себе на пенсии, никого не трогал, ни о ком плохо не думал и вот на тебе — в дом начали гранатами пуляться. Как ты думаешь — может ли после всего этого у меня в жизни считаться всё в порядке?

Наоки открыла было рот, но престарелый злодей кашлянул и продолжил валять дурака:

— Конечно же вы будете правы, если хотите сказать, что я самый несчастный учитель на свете. Мои растрепанные нервы перестали реагировать на внешние раздражители, я прекратил чувствовать вкус к жизни. Я старый больной человек, меня девушки не любят. Даже любимый чай уже не так согревает моё застывшее от горя сердце… Конечно же у меня всё не в порядке…

Если бы он ещё и всхлипнул в конце, то я бы зааплодировал. Но он решил не доигрывать до такого. Вот если бы на его месте был бы Тигр…

— Я искренне сочувствую вашему горю, — грустно сказала Наоки. — Действительно, жить с таким горем очень тяжело. Но вы крепитесь — рано или поздно вкус чая вернется…

— Эх, дитя моё, если бы у вас, кроме доброго и чуткого сердца нашлось для старика ещё две тысячи иен… — похоже, что сэнсэй всё-таки собрался всхлипнуть.

— Да всё у него нормально, — вмешался я, оттирая старика в сторону. — Хикамару-сан, благодарю вас за участие и помощь. И большое спасибо, что не стали задерживать Тигра.

— Задерживать? — чуть ли не взвыл старик. — Что этот мерзавец ещё натворил? Ох, моё бедное сердце! Думаю, что две тысячи иен помогут пережить очередной удар по его покрытой шрамами поверхности. «Скорая» ещё не уехала? Как же она была бы кстати… Я даже боюсь представить, что он сделал…

— Я потом скажу, — отмахнулся я от старика. — Хикамару-сан, мы очень вам благодарны за сотрудничество. Мы ещё можем быть чем-нибудь полезны?

Она оглянулась на своих коллег, которые уже усаживались в машины. После этого повернулась к нам:

— Вы точно не хотите подавать заявление на ущерб и на заведение дела?

— Всё, что нужно, я сообщил вашим коллегам, — помотал головой сэнсэй. — И они были более добры ко мне, чем вы. Даже почти что дали недостающие для успокоения души две тысячи. Я не говорю, что у вас нет таких денег, я просто всё больше убеждаюсь в жестокости и неотзывчивости нашего мира…

— Сэнсэй, перестань, ты заставляешь меня краснеть, — пресек я очередную попытку попрошайничества.

— Вот я и говорю — наш мир жесток. Мои ученики не только заставляют мои морщины становиться глубже — они ещё и стыдятся меня при этом. Изаму, я от тебя такого не ожидал, — скрестил руки на груди Норобу и встал в позу оскорбленной невинности.

Я же только покачал головой, взял Наоки за локоть и отвел прочь от тяжело вздыхающего сэнсэя. Наоки не убирала руку. На щеках у неё играл румянец и она потупилась, пока я говорил:

— Вы простите сэнсэя Норобу. Он очень переживает из-за случившегося и от этого у него такая реакция. Он очень любит Киоси, и…

— Киоси, иди убирай своё говно, а то разлетелось по всему саду! — послышался голос Норобу. — Иди убирай, а то выброшу на улицу и пусть бездомные растащут по ночлежкам! Да и сам в ночлежку отправишься!

— Поэтому всегда волнуется за него, — закончил я.

— Всё нормально, Такаги-сан, — произнесла Наоки. — Скажите, этот взрыв был случайностью?

— Конечно, Киоси же букашку не обидит…

— Амбал, слышал, что сказал сэнсэй? — донесся голос Киоси. — А ну, убирай моё раскиданное хозяйство. Убирай, пока по щам не настучал!

— Он очень миролюбивый и добрый мальчик…

— Хули смотришь? Или мне босса позвать? Тогда придется тебе ещё и руку сломать в трех местах. А может быть и две… Чем тогда подтираться будешь? — продолжал опровергать мои слова маленький тануки. — Куда пошёл? А ну, стоять! Я ещё не договорил! Куда пошел? Щас ноги поломаю!

— Да уж, — покачала головой Наоки, — очень добрый и миролюбивый.

— Это они так шутят, — вырвалось у меня.

А что я ещё мог сказать, глядя на этих двоих? Один, здоровенный амбал, развесил сопли, да вытирает глаза рукавом, а второй, мелкий и щуплый, гавкает на первого так, как будто тот ему по гроб жизни должен. А третий? Норобу на этот раз начал клянчить деньги у пожарников. Те со всем уважением старались ретироваться как можно быстрее, но от Норобу так просто не уйдешь — он начал рассказывать про жестокую жизнь и тяжелые нравы учеников.