— Сам обуюсь, — я попытался оказать сопротивление.

Муся подняла огорченное лицо.

— Не угодила вам? Нерасторопная я!

— Нет, нет, все чудесно, просто…

Но повеселевшая Муся не дала мне вымолвить и словечка.

— Накидывайте пальтишечко, — засуетиласьона, — ща щеточкой по плечикам пройду. Дайте пуговички застегну, теперьшапочку.

— Я ее не ношу!

— Как же! — всплеснула руками Муся. — Февральметет! Эдак менингит заработать можно!

— Я езжу в машине, понимаете? Внутри работает печка.

— Так до колес еще дойти надо, — не дрогнула Мусяи водрузила на мою макушку жуткую ушанку из норки, подаренную мне на Новый годАллой Резниковой.

Я рванулся к двери, но был остановлен железной рукой Муси.

— А шарфик?

— Он мне не нужен!

— Нельзя без шарфика, — покачала онаголовой, — зима стоит, еще перчатки прихватите. Счастливой дороги, будьтеаккуратны, храни вас Господь в пути!

Вспотевший в слишком теплой одежде, я был доведен ею долифта. Когда двери начали закрываться, Муся озабоченно воскликнула:

— Иван Павлович, я вам во все кармашки по чистомуносовому платочку пихнула, а то у вас только один был, несвежий уже.

Не приученный к такой заботе, я вышел на улицу и сделал то,чего не совершал с самого детства. Стащил с головы шапку, с шеи шарф, а с рукперчатки. Я с трудом переношу жару, предпочту лучше замерзнуть, чем вспотеть.Когда няня заматывала у меня на шее шарф и отправляла в школу, я, завернув заугол родного дома, мигом избавлялся от него. Впрочем, вот уже много лет никогоне волнует, обул ли Иван Павлович теплые ботинки.

Ветер растрепал мои волосы. Я пошел к гаражу и по дорогестолкнулся с Валерой, который, насвистывая, оглядывал свой «Лендкрузер».

— Ничего не замечаешь? — спросил меня сосед.

— Вроде нет, а что случилось?

— Кошки, заразы, облюбовали машину, всю уделалиснаружи, — скривился Валера, — что их сюда притянуло! Утром раноспихнул кошаков, лег спать, а они, дряни, снова тут как тут. Вышел во двор,мама родная! На крыше, на капоте, повсюду расселись и орут, как земснаряд. В чемдело? Ума не приложу!

И он начал расхаживать вокруг машины, недоуменно покачиваяголовой. Я спустился в гараж, на мой взгляд, ничего странного в этой ситуациинет. Кошки хитрые создания, им просто не хочется сидеть на ледяной земле, вот иизбрали «Лендкрузер» в качестве дивана.

До деревенской больницы я добрался относительно быстро, хотяехал на «Мерседесе» Норы медленней, чем на джипе Валеры. Коридор морга вновьоказался пуст. Я толкнул знакомую дверь и приготовился увидеть новую компанию,весело проводящую служебное время. Но за столом сидела лишь одна старуха вдовольно чистом халате, трезвая и очень неприветливая.

— Вы баба Сима? — заулыбался я.

— Ну…

— Здравствуйте.

— Чаво надоть?

— Видите ли…

— Говори живей!

— Тут вчера одежда лежала… белая юбочка, кофточка, одинсапог…

— Твоя, что ль?

— Нет, нет, но…

— А коли не твоя, так о чем толковать?

— О том и речь, — воскликнул я, — подскажитемне, кому она принадлежит.

— Одежа?

— Да.

— Чья?

— Та, что лежала в чулане.

— Тама нет ничего.

— Правильно, но вчера была.

— Вчера же не я работала.

— Знаю, но юбка с кофтой появились в ваше прежнеедежурство!

— Не помню!

Чтобы освежить бабкину память, я выудил портмоне. Помяв вруках сторублевку, санитарка сменила гнев на милость.

— Ничем тебе не помогу. Не знаю, с кого одежонка. Ушлая корпус мыть, вернулась — она лежит. Я ее не тронула. Это Зинкин доход.

— Что? — не понял я.

Баба Сима засмеялась:

— Со мной в одну смену Зинка работает, санитарка, она содежды живет.

— Каким образом?

— Ну отдадут ей родственники с покойника шмотки, она ихвыстирает, отгладит и на рынке продаст, если вид имеют, а если рваные совсем,порченые, тогда за копейки отдаст.

— Неужели люди покупают неизвестно кем ношенныетряпки? — изумился я. — Ни за что бы не польстился на такие.

Баба Сима ощупала меня с головы до ног блеклыми глазками.

— Еще как берут! В деревнях многодетных полно!Спиногрызов нечего в хорошее одевать, вмиг уделают. Вот свадьбу сыграют, ипусть сами об одеже думают. Ступай к Зинке, она одна шмотками занимается, ябрезговаю.

Не успел я раскрыть рот, как бабка заколотила по батареепалкой.

— Ща Зинка придет, — пообещала она.

И действительно, не прошло пары минут, как в комнату бокомвошла женщина неопределенного возраста. Серые сальные волосы, бледное лицо,сизые губы, нос картошкой, бровей практически нет, глаза непонятного оттенка,похожие на потухшие, пыльные фонарики. Зина была болезненно худой, длинныйхалат болтался на ней, как мешок на лыжной палке.

— Звали? — робко обратилась она к старухе.

— С энтим потолкуй, — велела баба Сима, —только сначала денежку с него возьми. Пока не заплатит, не болтай.

Проинструктировав Зину, баба Сима подхватила эмалированноеведро и ушла. Мы остались вдвоем. Я открыл кошелек, добыл очередные сто рублейи сунул их в узкую ладошку санитарки.

— Вам покойника причесать? — тихо осведомиласьЗина. — Я могу и накрасить, только вашим гримом, своего не имею.

— Зина, — строго спросил я, — вы торгуетеодеждой умерших людей?

Санитарка опустилась на стул.

— Ничего плохое я не делаю, беру лишь то, что людидают. Я не воровка. Им не нужно, а мне в самый раз, зарплата же копеечная.

— Я совершенно не осуждаю вас, — улыбнулсяя, — каждый хочет выжить. Вы мне скажите, тут в чуланчике валялась одежонка:белая юбочка, кофточка, сапог… Это чье?

Зина пожала плечами:

— Не знаю.