За этим следует эксплицитное заявление о самоотождествлении с Гинзбург:

Автор этого «живого дневника» примеряет образ Гинзбург на себя. Заметим, что псевдоним (экранное имя), употребленное этим читателем, «старушка», – это интимное прозвище самой Гинзбург: так называли ее (за глаза) те, кто пили водку и закусывали яйцами под майонезом в ее крошечной кухне. (Эти детали не раз упоминались в воспоминаниях о Гинзбург, включая и отрывки, помещенные в сети.)

Другой пользователь сообщает: «Вместо того чтобы писать – я читаю». И затем она138 предлагает тем, кто, в свою очередь, читает ее журнал, «новую игру» под названием «Наша Лидия Гинзбург», в которой она (и каждая читательница) будет Лидией Гинзбург, а это имеет определенные последствия в личной жизни (вплоть до эротической сферы):

Старой игрой, практиковавшейся в том же сетевом кругу, была «Наша Анна Ахматова» – френды примеряли на себя роль великого поэта.

Такая игра – читать записи Гинзбург, как если бы это был свой собственный дневник, – и лежит в основе всего «коммьюнити Lidia_Ginzburg»: его члены обмениваются цитатами из опубликованных записных книжек Гинзбург, включая и ее рассуждения о русской интеллигенции, и разговоры о любви, и шутки, и сплетни, и замечания о погоде. Некоторые присваивают слова из записей Гинзбург, чтобы выразить свои реакции на конкретные впечатления сегодняшнего дня. Так, 29 апреля 2005 года пользователь поместил – без кавычек – запись Гинзбург об апрельской погоде:

Время от времени один из пользователей подтверждает от своего лица запись Гинзбург, опубликованную другим: «Очень точно!», «Это про нас», «ППКС – Подписываюсь Под Каждым Словом», «I thought right now the same» (sic)139.

Многие пользуются фотографическими портретами самой Гинзбург (найденными в интернете) в качестве удостоверения своей сетевой личности (userpics). Одним словом, Community Lidia_Ginzburg – это групповой дневник тех, кто использует ее образ, слова, имя (или прозвище) и фотографии как свои собственные.

Большинство играют в эту игру, вполне понимая ее правила, но некоторые оказываются жертвами создающейся в ЖЖ иллюзии присутствия автора. Один из членов сообщества (его экранное имя lonely-seeker) использовал цитату из записных книжек Гинзбург в своем личном ЖЖ, чтобы выразить то, что он испытал однажды ночью, а именно в 4 часа 20 минут утра 22 июня 2006 года:

Поясним, что текст, выделенный курсивом, это цитата из записных книжек Гинзбург (1929 года), заимствованная из постов Community Lidia_Ginzburg, что, по-видимому, понимает этот пользователь (на это указывает последняя фраза: «Lidia_Ginzburg»). Но другой пользователь обширного пространства ЖЖ (юзер по кличке bars-of-cage), как кажется, прочел эту запись как сделанную самой Лидией Гинзбург. В журнале bars-of-cage записано:

Считает ли bars-of-cage, что «Лидия_Гинзбург» – это живой, современный ему пользователь, товарищ по ЖЖ, или тоже понимает, что это условный автор? В любом случае в устах bars-of-cage запись юзера Гинзбург принадлежит к 22 июня (!) 2006 года.

В мире открытых сетевых сообществ записные книжки Лидии Гинзбург от 1920‐х до 1980‐х годов заселяются сегодняшними блогерами – авторами «живых дневников».

Для многих авторов создание и обнародование интимных воспоминаний и дневников связано с апокалиптическим чувством конца – конца века, конца советского времени и в некоторых примечательных случаях – конца истории как таковой. Заметим, что в преддверии XXI века эсхатологические чувства были заметной частью в историческом сознании носителей и других культур, несмотря на успехи секуляризации в Западной Европе (об этом писали исследователи)140. Однако едва ли будет преувеличением сказать, что в русской культуре вплоть до нашего времени эсхатологическое мышление является особенно ощутимым. В ситуации распада советской власти чувство конца связывалось и с катастрофами прошлого, которые были раскрыты в 1990‐е годы (вспомним широко обсуждавшиеся в печати вскрытия могил жертв сталинского террора), и с огромными трудностями настоящего момента, и со страхом перед будущим, который нередко принимал апокалиптическую окраску.

Страшный суд истории

Мариэтта Чудакова, проработавшая многие годы хранителем в рукописном отделе Ленинской библиотеки, считает долгом своих современников писать – во имя будущего – мемуары о прошлом: «Важно создание неофициальных, частных источников для будущего изучения нашего времени». Она поясняет назначение таких документов в символических терминах: «Мы даем показания на суде истории – который отнюдь не отодвинут в отдаленное, непредставимое будущее, а идет ежедневно, не прерываясь»141. Эта развернутая метафора восходит к знаменитой гегелевской формуле Weltgeschichte ist Weltgericht (мировая история есть всемирный суд), то есть к представлению об историческом процессе как о секуляризованном варианте Страшного суда, которое было частью и русского исторического сознания142. Создание человеческих документов видится в этом ключе как эквивалент русского Нюрнберга (если не Страшного суда) и в этом качестве – социальным долгом каждого пережившего советское время: