– Я сделал это, потому что вы мне небезразличны.

– Но вы меня совсем не знаете. Впрочем, я тоже отношусь к вам с симпатией. Но всему свое время.

Лорд уставился на собеседницу, пораженный ее прямотой.

– Но этот аноним меня ненавидит, – продолжала она. – Его послания дышат непримиримой ненавистью. В других письмах этого нет. Они скорее забавны, чем опасны.

– Вы находите их забавными? Смелая женщина! Интересно, какими поступками вы снискали подобную злобу?

Она пожала плечами:

– Наверное, все дело в том, что я обыгрываю других джентльменов за карточным столом. И мешаю им стать членами клуба «Уайтс». Так или иначе, я недвусмысленно даю им понять, как они мелки и ничтожны. Это совсем нетрудно. Гораздо сложнее сражаться с ними в парламенте, как делаете вы.

Линсли покачал головой:

– Мне кажется, что ваше поведение куда опаснее моего. Вы играете в мужские игры. Даже если ваши враги не подозревают…

Он осекся, вспомнив обстановку ее дома. Посторонний наблюдатель не мог догадаться о том, что хозяйка этих комнат – женщина. По крайней мере те помещения, которые находились на первом этаже, вполне соответствовали образу Фица Марстона. Он запретил себе думать о ее спальне, гардеробной и ванной…

– Почему вы замолчали, милорд?

– Ах да, простите. Я говорил о том, что ваши враги, какими бы они ни были забавными, наверняка чувствуют что-то необычное. Возможно, дело в том, что вы слишком идеально разыгрываете мужчину. Вы чересчур убедительны в этой роли. Кроме того, мистер Марстон, вы очень привлекательный молодой человек.

Феба сдержала улыбку.

– В вас есть что-то… необычное.

– В вас тоже.

– Когда-нибудь я вам это докажу, мистер Марстон. Но давайте вернемся к насущному вопросу…

Дэвид предложил Фебе составить список джентльменов, у которых есть повод быть недовольными мистером Марстоном.

Однако это оказалось труднее, чем он ожидал. В свое время она насолила большинству представителей высшего света. «Откуда в ней это неистребимое желание бороться со снобизмом, ханжеством и самодовольством?»

И все же его восхитила та живость ума, с которой она чинила препятствия своим жертвам. Он посмеялся, когда она рассказала, как ей удалось не пропустить того или иного джентльмена в клуб «Уайтс». В ход шли самые мелкие, на первый взгляд незначительные детали: жеманные манеры Смайт-Кокрана за обеденным столом; преклонение Рейкса перед Смайт-Кокраном; плохо вычищенные сапоги Крашоу.

– Гуталин Драмблстона? Надо будет спросить у моего лакея, слышал ли он о таком.

– Успокойтесь, милорд. Я могу вас заверить, что ваши сапоги начищены другим средством.

– Но как…

Он хотел спросить, откуда она узнала, каким гуталином пользуется лакей лорда Крашоу. Но вопрос повис в воздухе. Ее взгляд прошелся по его сапогам и заскользил выше, по ногам. Дэвид вспомнил, как вчера с такой же возмутительной откровенностью он сам рассматривал ее стройные ножки. Подобная дерзость превышала границы дозволенного. Даже проститутки не позволяли себе столь недвусмысленных взглядов.

– Вы грозный противник, мистер Марстон, – заметил он. – Отныне я буду скрывать от вас свои мелкие слабости и грешки.

Ее губы скривились в усмешке. Дэвид прочистил горло.

– Ну что ж, я думаю, мы можем ограничить наш список тремя личностями, не считая барона Банбери.

Она кивнула.

– Рейке, Смайт-Кокран…

– И наш любимец, лорд Крашоу, характер которого чернее его сапог.

Линсли нахмурился:

– Но здесь нам придется столкнуться с серьезной проблемой. Я хотел напрямую переговорить с этими джентльменами и выяснить, насколько сильно они вас ненавидят. Мне не составит труда встретиться с Рейксом и Смайт-Кокраном, однако Крашоу ни за что не примет меня у себя. И не захочет разговаривать со мной на светском сборище.

Дэвид не без гордости поведал Фебе о том, что он скупил на аукционе те земли, на которые зарился Крашоу. Она так внимательно его слушала, что он невольно выболтал больше, чем собирался. Феба узнала, что в настоящее время у него почти не осталось наличности и что ему придется экономить, живя в Лондоне (конечно, не настолько, чтобы отказаться от чистки сапог).

– И все же овчинка стоит выделки, – сказал Дэвид. – Теперь я уверен, что мои фермеры не сбегут из моего поместья.

– Это для вас так важно?

– Да. Я хочу, чтобы следующий урожай был таким же хорошим, как предыдущий. Жаль, что мне придется провести зиму в Лондоне. Это дорогое удовольствие.

– Тогда почему вы здесь?

– Вы сами знаете почему.

Феба посмотрела на его большие руки, лежавшие на письменном столе.

– Я вам очень признательна.

Она принялась складывать письма. Он накрыл ее руку своей, почувствовав обжигающее тепло ее пальцев.

– Подождите, – прошептала Феба.

Лорд убрал руку. Она вышла в фойе и что-то сказала слуге, потом вернулась в комнату и заперла двойные двери.

– Я сказала мистеру Симмсу, чтобы в ближайшие полчаса нас не беспокоили.

– А потом? Она улыбнулась:

– Потом нас обязательно побеспокоят.

Двери кабинета были выполнены по французской моде прошлого века: на панелях красовались витиеватые фруктово-цветочные узоры.

– Нам еще многое надо обсудить, – сказала Феба, ослабив узел галстука. – Но мне кажется, мы заслужили маленький перерыв.

Дэвид не стал возражать.

Феба быстро размотала с шеи длинную полоску льна, и галстук скользнул на персидский ковер, упав к ее ногам. Она подцепила его мыском сапога и отбросила в сторону, потом прислонилась к двери, ожидая, когда Дэвид подойдет поближе.

Линсли видел, как бьется пульс у нее на шее. Ему хотелось прижаться пахом к ее бедрам, но он сдержал этот порыв, осторожно нагнул голову и принялся водить губами и языком по изгибам и впадинкам ее тела. У него кружилась голова от ее пьянящего аромата.

Он расстегнул верхнюю пуговицу ее рубашки, схватил хрупкие плечи и уткнулся лицом в нежную ложбинку над ключицей. Феба тихо постанывала, млея в его объятиях.

Наконец его губы завладели ее губами.

Она задрожала и попыталась вырваться.

– Я не собиралась вас целовать, милорд.

– Я знаю, мистер Марстон. Но вы меня и не целуете. Это я целую вас.

– Я не собиралась это вам позволять.

– А я не собирался спрашивать у вас разрешения. Она опустила глаза.

– Возможно, – пробормотала она. – Но почему бы вам не взять больше? Возьмите… все.