График у Вероники относительно свободный, она в инязе преподает. Доцент. Иногда утром упорхнет на занятия и до глубокой ночи пропадает – дела какие-то, потом с подругами встречается. Каждый день студенты приходят репетироваться – и совсем взрослые, и ребята. У Вероники методика даже какая-то авторская, быстрая подготовка. Могла бы и Таню поучить, только ей некогда, Тане. То Павлусика кормить, то гулять, то стирать-гладить. Не до учебников. А иногда Вероника встает поздно, часами пьет кофе на кухне, застревает в ванной. Гимнастику делает или маникюр. Сериалы смотрит! Лично Таню от них тошнит, даже на даче, от тоски, ну никак не смотрятся. А Вероника – пожалуйста! Да еще обсуждает с Лизуней. А Лизуня, кстати, не липовая доцентша. Не от сохи, а настоящая, потомственная интеллигентка! Змея. А туда же!

Первое время Таня свекровь очень стеснялась. Совсем не знала, как разговаривать. Вероника всегда такая важная, красивая. Нет, не красивая, а нарядная, торжественная, как будто всегда на праздник. В полной боевой раскраске. Ногти длиннющие, прическа как из парикмахерской. И говорит всегда уверенно и твердо, попробуй возрази. Таня поверить не могла, что свекровь и убирается, и готовит сама, и белье стирает. Так ей все эти занятия приземленные домашние не подходили. А как-то вышла утром из комнаты – Вероника пол моет. Подоткнула юбку, как крестьянка, и возит внаклонку из угла в угол! А тряпка у нее, между прочим, обыкновенная, земная. Из старой футболки! И тапочки кондовые в клетку. Под левой коленкой вспухла извитая вена, кожа там старая, дряблая, у мамы лучше! Но мама потолще немного, да и потом, она же мама! Но… Вероника вымоет руки, обует каблуки. И станет опять королевой, а мама останется Золушкой. А Таня останется Золушкиной дочкой.

Мама даже курить не научилась как следует! Вот Лизуня, например, сядет, закинет ногу на ногу, глаза томно прикроет и дымит. Пускает дым из носа, как дракончик. Мундштук у нее полуметровый, хвалилась, что заграничный. И Вероника иногда баловалась, за компанию, вертела в руке сигарету, потом тушила. Боялась, наверное, привыкнуть. «Ты, Лизуня, так вкусно куришь, аж завидно!» А мама? Таня однажды вышла поздно ночью на кухню, даже не сразу и поняла, испугалась. Мама встала на стул и торчит всем туловищем в форточке, чтобы дым не шел внутрь, из-за занавески видна только оттопыренная родная и знакомая попа, обтянутая простецкой «ночнушкой» в горох. Смех!

И Фрося на подоконнике караулит! Таня ничего тогда не сказала. Маму пугать не стала, вышла тихонечко и дверь прикрыла.

Мама не красилась, не носила украшений, не посещала массажиста и понятия не имела, что такое грязевые обертывания. Что-то от суставов? Ноги у мамы немножко коротковаты и плотненькие, поэтому и туфель на каблуках она не любит. Есть у нее одни, но это только «на случай приезда английской королевы». Есть брюки черные очень теплые и не очень, брюки серые летние и брюки старые – «огородные». Какие-то кофточки, свитерки, пальто из волосатого серого драпа.

Как она с такими данными работает директором аптеки? Директор – это бизнес-леди. Любая леди имеет деловой костюм, шарфик и косметичку, а у мамы в сумке размером с суповую кастрюлю лежит все вперемешку от документов до банановых шкурок недельной давности в подозрительном пакете.

Для спокойной и тихой мамы, всегда немного грустной, хотелось яркого, блестящего и сверкающего. Расшевелить ее, рассмешить, раскрасить. В первом классе Таня малевала губы и ногти лиловой гуашью и корчила перед зеркалом рожи. Потом подросла, завела свою косметичку, всякие штуки-дрюки. «Мам, давай я тебя буду каждый день на работу красить? Нет? Ну, тогда дай я сейчас тебя просто так накрашу для тренировки?» Мама терпела. Глаза – синим. Губы – красным. На веках обязательно жирная подводка черным. Ресницы – густо, под «тараканьи ножки». Тетя Нина бы одобрила!

Таня на маму обижалась, точнее не на маму, а за нее. Вот едет она усталая с работы домой, без помады, без улыбки, в унылом пальто и темном вязаном берете.

С кошелкой. Передает на билет. Пальцы у нее неизящные, ногти пострижены под корень, обручального кольца нет. Все думают – вот едет женщина одинокая, немолодая, никому не нужная, даже не замужем. «Почему это ты думаешь, что немолодая никому не нужна? И потом, мы же с папой развелись, зачем мне кольцо?» «А у тебя оно было?» – спрашивает жадно Таня. «Нет, Танюша. Тогда это было необязательно». – «А сейчас обязательно!»

Десять лет Таня хотела попросить папу купить маме кольцо, даже выбрала в ювелирном. Во-первых, надо дарить лично, поэтому папе пришлось бы приехать. Во-вторых, он потом мог бы остаться, например, на выходные. И в-третьих, мог бы вообще остаться жить, место-то есть! Но тогда было некуда девать Марину, и Маечку, и рыжую собаку. Таня уже привыкла, что они есть, и их было жалко совсем убрать. Жалко, если Марина тоже будет ездить в общественном транспорте без обручального кольца, и все вокруг будут думать, что дома ее никто не ждет! И потом, Таня знала, что папа никогда к ним не придет. Она не смогла бы объяснить чужому, но сама чувствовала.

А Юра приходил. Даже два раза. Только первый раз, когда родилась Маечка, у него дальше двора не получилось. Он восемнадцать часов провел в мучительном бездействии. То топтался в вестибюле роддома, того самого, где когда-то родились Таня и Петенька, то бродил по улицам. На работу не пошел, разговаривать ни с кем не мог. Роды были тяжелые. Выходила акушерка, говорила разные слова: то «вяло», то «туго», то качала головой. Наконец появилась долгожданная девочка, будущая Майя назло ноябрю. И как только небольшой консилиум педиатров, оплаченный Марининым отцом, вынес заключение, что все дырочки и стеночки ее сердца расположены правильно, Юра побежал домой.

К себе домой. Он бежал без шапки вдоль трамвайной линии и кричал беззвучно, задыхаясь от счастья: «Шура, она здорова! Шура!» Влетел во двор и встал. Как он смеет прийти сюда счастливым?! Что он скажет ей? Что девочка здорова? Он развернулся и пошел обратно. Ноги дрожали от напряжения, во рту пересохло, в голове пульсировала кровь. Все хорошо, хорошо, успокойся. Девочка здорова.

На мгновение ему показалось, что в окне на четвертом этаже дернулась занавеска. Третье справа, после балкона. Когда-то он ее оттуда высвистывал. Прикрывал рот рукой, чтобы никто не подумал, что это он. Взрослый дяденька, а свистит. Ему показалось, что Шура стоит за занавеской и смотрит во двор. И Шура потом смутно вспоминала, что в тот день ей вдруг померещился во дворе… А она сидела у телефона, ей уже «добрые люди» рассказали, что Марина в роддоме. Вдруг будет мальчик? Трудно представить, как тогда сложится жизнь. Юра отдышался на лавочке и ушел. Девочка здорова, Таня ее потом полюбила.

Второй раз он прибежал сюда, когда Маечка болела. Он был в командировке, как всегда. Далеко. Позвонила теща, нашла в гостинице. Дочь заболела не очень тяжело, но в больнице, чтобы было еще лучше, сделали что-то такое сильное, от которого наступила неадекватная реакция, неожиданная. Какая-то аллергия. Они с Мариной в реанимации. «Вы понимаете, Юра, или нет свои мозгом, что значит, когда мать пускают в реанимацию?» Он-то как раз понимал! Дома, далеко от него умирала его доченька, здоровая, красивая, с самым правильным в мире сердечком! Врач потом сказал, что выживают единицы, и Маечка – это чудо.