Осмотр того, как испоганили шеварийцы первозданную красоту махаканского подземелья, к которой прежние хозяева наверняка относились более бережно, продлился не долее двух-трех минут. За это время по неожиданно ставшей пустынной дороге никто не прошел и не проехал, что также слегка изменило первоначальную точку зрения моррона, наивно предположившего, что вынужденные работать и жить глубоко под землей шеварийцы позабыли различия между днем и ночью. Видимо, несмотря на отсутствие здесь солнца, горняки-поселенцы все же сохранили привычное представление о времени суток. Сейчас наверняка уже настала пора, которую с большим допущением, но все же можно было назвать поздним вечером или началом ночи.

Завершив разведку местности, Аламез поспешил вернуться к телеге, где и опечалил пронесшего напарницу весь предыдущий путь на плече Крамберга возмутительно несправедливым заявлением, что до лавки лекаря Ринву придется вести под руки, причем мучиться с бессознательным телом предстояло обоим.

* * *

Вампир Сонтерий не спал, хоть ему очень-очень хотелось заснуть, чтобы проснуться не важно когда, но вдалеке от этого места, в котором он был вынужден безотлучно находиться вот уже десять долгих лет. Его заточение в прекрасных апартаментах, которыми и герцог не побрезговал бы, началось с тех самых пор, как клан Мартел уже перестал довольствоваться властью над Шеварией и решил усилить свое влияние в мире людей. Именно тогда бессменный глава и основатель клана, герцог Теофор Мартел, издал указ, запрещающий всем без исключения сотрудникам научного корпуса покидать пределы находившихся под властью клана подземелий. Рядовым членам лабораторных групп было проще, они могли ненадолго отлучаться в пещеры покоренного Махакана и проводить там исследования. Что же касается ведущих ученых клана, то есть шефов лабораторных групп и заместителей командиров всех трех исследовательских бригад, то запрет был еще суровей. Им требовалось личное разрешение графа Норвеса, чтобы ненадолго выйти за ворота подземной цитадели. Как нетрудно догадаться, получить его было гораздо сложнее, чем награду из рук самого герцога.

Сонтерий мечтал очутиться в какой-нибудь далеко-далекой стране, где никто и никогда не слышал о вампирах, а политические интриги, мелочные склоки чиновников и дворян не вырывались за пределы королевского дворца. Вампир мечтал о покое, одиночестве, тиши и абсолютной свободе, не омраченной гонениями церкви и отсутствием средств, то есть о том, что потерял, когда был обращен и сразу же получил свою первую должность в научном корпусе самого могущественного из всех вампирских кланов.

Лежа в собственной ванне, наполненной отнюдь не кровью, а обычной теплой водой, Сонтерий подремывал, время от времени окидывал беглым взором свое далеко не юное, но крепкое и полное жизненных сил тело и уже в который раз (в сотый или в тысячный) задавался одним и тем же вопросом: «А не настала ли пора в корне поменять свою жизнь?» Проживший века ученый муж уже не помнил, когда впервые этот серьезный, судьбоносный вопрос возник у него в голове, но зато мог точно сказать, когда впервые ответил на него: «Да, пора!»

Это случилось в конце необычайно жаркого и душного лета двести восемьдесят семь лет назад, когда двадцатипятилетнему офицеру виверийской армии наскучило проводить дни, недели, месяцы и годы в бессмысленных драках, дуэлях, пьянках, гулянках да в неустанном повышении рогатости поголовья виверийских мужей. Военные будни надоели молодому командиру пехотной роты, наверное, потому, что протекали во время скучной мирной поры. Подав в отставку, Сонтерий решил заняться наукой, для чего и поступил в столичный университет, в котором сначала проучился, а затем и преподавал в общей сложности около сорока лет. Этот отрезок жизни ученого был, бесспорно, хоть и наполнен азартом познания с неутомимой жаждой открытий все новых и новых тайн мироздания, но окрашен в черный свет лишь с редкими проблесками тонюсеньких белых пятнышек и полосок. Если абстрагироваться от позитивных эмоций, которые ученый получал, и вести речь только о достижениях, то вспомнить особо и нечего. Больших открытий в ту пору он не сделал, поскольку любое, даже самое маленькое невинное исследование проводилось под строжайшим надзором святой инквизиции, чьи служители в науке не разбирались, хоть и делали важный напыщенный вид, а то, что не могли понять своими недалекими умишками, просто запрещали. И вот когда седеющему, сгорбленному под грузом болячек профессору вот-вот должно было исполниться шестьдесят пять лет, он во второй раз сказал: «Да, пора!» и снова резко развернул корабль своей загубленной жизни.

Это произошло случайно, как будто по воле сжалившейся над стариком судьбы. Став жертвой весьма нетребовательного к пище вампира, которому вдруг захотелось испить крови из дряхлого стариковского тельца, Сонтерий не только помог себе выжить, хоть кровосос изрядно покромсал его дряблую, больную плоть, но даже оказался способен приготовить зелье, которое защитило бы его от превращения в «сына ночи». Приготовить-то он приготовил, а вот пить не стал, поскольку ему уже надоели изводящие тело болячки, да и мысли о приближении смерти отнюдь не красили серые будни старенького профессора. Обращение прошло успешно, и хоть молодость с былой красотой вернуть не удалось, но зато медленно отмиравшая плоть вновь преисполнилась сил, а наполнившаяся новыми страстями и ощущениями жизнь не стала казаться такой уж глупой, нудной и бесцельной.

Лет двадцать Сонтерий лишь наслаждался ночным образом жизни и путешествовал, держась в сторонке как от политики в любом ее проявлении, так и от своих сородичей по крови. В то время он даже не знал, кровь какого клана текла в его жилах; не знал и не хотел узнавать. Но вот настала пора, когда странствовать приелось, а желания где-нибудь осесть и присоединиться к близким по духу и, главное, крови так и не возникло. Мысленно произнесся в третий раз «Да, пора!», Сонтерий решил ненадолго вновь заняться наукой, тем более что теперь инквизиция не могла ему помешать. Он и представить себе не мог, что это «ненадолго» превратится в «навсегда». Стоило ученому мужу лишь издать три небольших и, по сути, не таких уж и ценных трактата, как клан Мартел его приметил и призвал в свои ряды вольно блуждавшего по миру сына.

Новичку с седой головой оказал честь беседы сам граф Норвес, и Сонтерий просто не мог отказаться от его заманчивых предложений и от возможностей, которые гарантировал могущественный шеварийский клан. В четвертый раз принятое решение: «Да, пора!» стало самым неудачным и даже, можно считать, трагичным, поскольку хоть многое и дало, но и привело к рабству почти на двести лет. Конечно, он многого за это время достиг, совершил открытия, о которых и не мечтал, и долгое время жил полной, насыщенной жизнью, не ограниченной ничем и ни в чем. Ему многие завидовали, и, как следствие, доносы на него частенько ложились на стол как покровительствующего ему графа Норвеса, так и других влиятельных особ, приближенных к самому герцогу. Однако его вклад в научные достижения клана Мартел был настолько высок, что ни одна из кляуз не возымела действия. Положение Сонтерия было не просто прочно, а незыблемо, но в то же время окаменело стабильно. Примерно лет пятьдесят назад ученый достиг вершины своей карьеры. Он стал заместителем командира третьей исследовательской бригады и шефом сразу пяти лабораторных групп, и это был предел, выше ученому было уже не подняться.