предо мною целую весну, но, как иглами, укололо меня некоторыми упреками и обвинениями. Впрочем, в удовольствие мне и шипы твоих писем. Они воспламеняют во мне большее желание твоей дружбы».[140] Не менее замысловато жалуется Василий и на молчание Ливания: «Нечасто писать к твоей учености, – говорит он, – убеждают меня страх и неведение. Но что избавит от упрека тебя, который упорно хранит молчание? Если кто разочтет, что ты, целую жизнь посвятив словесности, ленишься написать письмо, то скажет о тебе, что забыл ты меня. Ибо у кого за словом дело не стоит, тому есть что и написать; а кто владеет сим дарованием и при этом молчит, тот, очевидно, делает сие или из презрения, или по забвению. Но я за твое молчание воздаю приветствием».[141]

Столь нежный и пламенный в дружбе, Василий был весьма приятный собеседник и в обществе. «Но если бы кто был, – замечает Григорий Богослов, – неговорлив, нешутлив, не охотник до собраний и для многих не нравился тем, что не всем угождает, что из сего? Разве иной станет винить и льва за то, что смотрит не обезьяной, а грозно и царски. Но если бы кто стал искать в Василии и этих свойств, то я не знаю, кто был столько приятен в собраниях, кто мог увлекательнее его беседовать, шутить назидательно, уязвлять не оскорбляя, выговора не доводить до наглости, похвалы до потачки и в том и другом избегать неуместности. Таков был Василий по своим душевным и нравственным качествам! А по внешнему виду это был старец, изнуренный не столько летами, сколько заботами, с ранней сединой, с лицом бледным и обросшим волосами, в походке тихий, в речах медленный, необычайно задумчивый и часто углубляющийся в себя, но чуждый угрюмости. Были и такие почитатели Василия, которые думали, – говорит Григорий Богослов, – самые телесные его недостатки обратить для себя чрез подражание в средство к славе, но по причине неискусного подражания делались угрюмыми и становились изваяниями, представлявшими только тень Василиеву, и нельзя даже сказать, что были эхом Василия: у него и необдуманное было драгоценнее и замечательнее того, что другие делали с великим усилием».[142] Так был неподражаем во всем Василий для своих современников.

Преданность к нему паствы была безгранична. Она ясно обнаружилась, между прочим, в том, что многие, по свидетельству Григория Богослова, ставили себе в великую честь, если им случалось или близкими быть к Василию, или прислуживать ему, или заметить на память что-либо им сделанное и сказанное иногда даже в шутку. «И сам я, – говорит о себе Григорий, – неоднократно хвалился этим».[143] Но еще яснее высказалась любовь к Василию его паствы и готовность жертвовать за него своим благосостоянием при защите его пред начальником Понтийской области. Неизвестно, в какой год жизни Василия случилось это событие, но обстоятельства его стоят упоминания, тем более что они рассказаны Григорием Богословом.[144]

Какой-то знатный и сильный человек преследовал также знатную вдову, принуждал ее вступить с ним в брак. Несчастная, твердая в своей решимости не вступать во второй брак, бросилась в храм в надежде воспользоваться правом убежища. Василий, конечно, предвидел, что из этого выйдет, но, как для веры, так и для исполнения дел человеколюбия, всегда готов был пожертвовать собою. Поэтому, как блюститель церковных прав, он объявил молодую женщину под своим покровительством. Начальник области требовал ее к себе, а доблестный архипастырь никак не соглашался выдавать. Первый выходил из себя. Наконец, чтобы опозорить Василия, послал нескольких чиновников обыскать его опочивальню и по обыске требовал его самого к допросу, как одного из осужденных. Василий явился, а начальник области председательствовал, исполненный гнева и высокомерия. Он приказывал Василию снять с себя мантию. Святитель сказал: «Если хочешь, скину пред тобой и хитон». Он грозил архипастырю побоями, а Василий приклонял уже выю. Один грозил строгать когтями. Другой отвечал: «Такими терзаниями окажешь мне большую услугу, ибо уврачуешь мою печень, которая много беспокоит меня». Дело было гласное. Весь город узнал о несчастьях знатной вдовы, сострадал, негодовал на префекта и хвалил Василия. Когда же услышали, что архиепископу грозят пыткой, все одушевились одним чувством гнева, весь город пришел в волнение и, как рой пчел, встревоженный дымом, сбежался из разных мест; все сословия и все возрасты и особенно оружейники и царские ткачи немедля явились для защиты. Все для каждого стало оружием. У кого факелы в руках, у кого занесенные камни, у кого поднятые палки; у всех одно направление, один голос и общая ревность. При таком воспламенении умов и женщины не остались безоружными: у них ткацкие берды служили вместо копий и их ревность превратила их в мужчин. Кратко сказать, заключает св. Григорий, тот считался у них благочестивее, кто первый возложил бы руку на умыслившего дерзость против Василия. После сего строгий и дерзкий судия стал жалким, бедным и самым смиренным просителем. И только ходатайство Василия и сила нравственного его влияния на народ могли сохранить жизнь и благосостояние наглого обидчика. Так искренна и пламенна была любовь кесарийцев к святому Василию.

Н. И. Сагарда. Учение о Святой Троице святого Василия Великого [145] (Из лекций по патрологии за 1911–1912 гг.)

Святитель Василий почитается в Православной Церкви как один из трех вселенских великих учителей. Он велик как епископ, оратор, богослов и аскет, велик своей неустанной деятельностью на пользу православной веры, велик своей самоотверженностью и силой характера. Как муж слова и дела, он по справедливости назван был Великим уже своими современниками.

Суровый образ жизни, чрезмерные беспрерывные труды святителя Василия Великого, постоянные огорчения и вызываемые всем этим тяжкие болезни прежде времени изнурили его некрепкий от природы организм. Он скончался 1 января 379 года в возрасте только сорока девяти лет и был оплакан всем населением Кесарии, без различия вероисповеданий и религий.

Не может быть спора о том, что вождем среди каппадокийцев как в церковно-административном, так и в богословском отношении был святитель Василий Великий: он провел главные линии, внутри которых святые Григорий Богослов и Григорий Нисский осуществляли свои дальнейшие построения.

Богословское учение каппадокийских отцов имеет чрезвычайно важное значение в истории богословия. В их богословских трудах тринитарная проблема получила окончательное разрешение, и установленное ими понимание церковного учения о Святой Троице и созданные ими формулы сделались драгоценным достоянием православной богословской догматики.

Святитель Василий Великий в одном из своих посланий (8-е, к кесарийским монахам) пишет: «Должно исповедовать Бога Отца, Бога Сына,