— И почему вы выражаетесь столь категорично? — Ямрушков поднял брови и раскрыл глаза пошире, изображая удивление. — Вместо: «я считаю, что история болезни не дает ответа на этот вопрос», уместнее было бы сказать: «я не могу ответить на этот вопрос». Вас спрашивают: «кто виноват?», а не интересуются вашим мнением по поводу информативности истории болезни. Или я неправ?

— Хорошо, пусть будет «я не могу», — ответил Данилов. — Но не могу не потому, что не хочу учитывать обстоятельства, а потому что не вижу обстоятельств, позволяющих нам, как медицинским экспертам, установить виновного…

«Это не писатель, а недоразумение! — сказала однажды мать об очередной звезде отечественной литературы, удостоенной Русского Букера. — У него в одном предложении четыре „не“ подряд!».

— Обнаружение дефекта аппаратуры спустя десять дней после операции не кажется мне убедительным, а операционной медсестре Шполяк я вообще не верю!

На языке вертелись совсем не те слова, которые с него срывались.

— У меня в голове не укладывается, что операционная медсестра могла слышать такой разговор, и не сообщить хирургу. Вот не верю и все!

Невысказанные слова трансформировались в эмоциональный жест — Данилов рубанул ладонью воздух.

— Вы позволите мне рассказать один случай, не имеющий прямого отношения к нашему делу, но весьма поучительный? — спросил Мароцкевич, глядя на Ямрушкова.

— Да, пожалуйста, — разрешил Ямрушков. — Только кратко, у нас еще два выступления впереди.

— Самую суть, — пообещал Мароцкевич и перевел взгляд на Данилова. — Вы, Владимир Александрович, исходите из того, что между хирургом и операционной сестрой обязательно должны быть хорошие, доверительные отношения. Но ведь в жизни бывает разное. Иногда эти отношения с самого начала оставляют желать лучшего. Мне не раз приходилось работать с весьма неприятными сестрами. Одна устроила мне истерику посреди операции, швырнула лоток на пол и ушла. Пришлось второму ассистенту работать за нее. Я знал, что она… хм… дура, но не предполагал, что настолько. Да и выбора у меня в ту пору не было, приходилось работать с тем, кого дают. А иногда случается так, что сначала отношения бывают хорошими, а затем портятся. Случай, о котором я хочу вам рассказать относится именно к этой категории.

Мароцкевич сделал паузу — не то собираясь с мыслями, не то нагнетая интригу.

— В начале нулевых я работал с очень грамотной и сноровистой медсестрой, в которой просто души не чаял, — быстро заговорил он после того, как Ямрушков демонстративно вскинул запястье и посмотрел на свои наручные часы. — На третьем году совместной работы она попросила меня замолвить за нее словечко перед администрацией. Старшая сестра оперблока уходила на пенсию и девушке хотелось получить эту должность. Надо сказать, что она ей полностью соответствовала, более подходящей кандидатуры нельзя было и вообразить. Однако у главной медсестры была своя ставленница, а главный врач, как вы понимаете, в кадровых вопросах всегда поддерживает главную медсестру…

«Разумеется, — подумал Данилов. — Иначе та будет ежедневно являться к главному и вопить: „Ну кого же вы мне навязали?! Она совсем не умеет работать!“»

— Я объяснил девушке расклады, но она мне не поверила, — Мароцкевич усмехнулся и картинно развел руками. — Решила, что я воспрепятствовал ее повышению, поскольку не хотел лишиться такой хорошей помощницы. Обиделась, но виду не подала, прикидывалась заинькой-паинькой, а сама вынашивала планы мести. И знаете, чем она занялась? — Мароцкевичстрадальчески вздохнул. — Начала втихаря меня очернять. Вы же понимаете, что пациенты и их родственники всегда найдут повод для недовольства. Одного после операции задержали в реанимации на неделю из-за повторяющихся пароксизмов,[27] другой ожидал, что после шунтирования к нему вернется молодость, а она не вернулась, третьему не нравится, что после операции нужно принимать больше препаратов, чем до нее… И тут вмешивается эта змея и начинает сеять зерна раздора на подготовленную почву. «А вы знаете, почему так произошло? Потому что Мароцкевич плохо сделал операцию. Он вообще никудышный хирург, но с большим апломбом. Только на меня, пожалуйста, не ссылайтесь, а то меня здесь сожрут…». Представляете? — Мароцкевич сокрушенно покачал головой. — Я сначала не мог понять, почему на меня жалобы пошли косяком. Но быстро разобрался и принял меры. Такой вот случай был в моей практике. А вы, Владимир Александрович, говорите: «у меня в голове не укладывается»… Простите, но это не довод. У меня, например, в голове не укладывается, как можно уничтожать миллионы людей из-за их национальной принадлежности. Вот просто не укладывается, никак. Но я же на этом основании не пытаюсь отрицать Холокост. There are more things in heaven and earth, Horatio, than are dreamt of in your philosophy.[28] У меня все.

Данилов не любил, когда из него делали идиота и еще сильнее не любил, когда это делалось снисходительно, свысока. Пожалуй, в иной ситуации Мароцкевич рисковал нарваться на резкую отповедь, включавшую в себя краткую, но емкую характеристику его личности, выраженную в не совсем цензурных словах. Но сейчас подобная выходка была бы неуместной и тактически неверной, поскольку привела бы к замене Данилова другим экспертом. Невозможно же работать в одной комиссии с человеком, которому ты высказал в глаза нелицеприятную правду о нем, да еще и в матерной форме. Да и Ямрушков явно ждет повода для того, чтобы заменить ершистого анестезиолога более покладистым.

Данилову не хотелось устраняться. Он понимал, что без него эти деятели дружно и бодро выставят Сапрошина виноватым.

— У вас превосходное произношение, Максим Иосифович, — сказал Данилов, улыбнувшись Мароцкевичу во все тридцать два зуба. — А вот логика хромает. Я не идеализирую отношений между хирургами и операционными сестрами. Я исхожу из фактов. С одной стороны, если Шполяк хотела подставить профессора Раевского, то зачем она рассказала об услышанном разговоре следователю? Молчала бы себе дальше и тихо радовалась бы происходящему. А то бы и рассказала нечто порочащее Раевского, совсем как медсестра из вашей истории. С другой стороны — если Шполяк не хотела подставлять Раевского, то почему она не сказала сразу же о неисправном датчике? Боялась Сапрошина? Ну это же детский лепет! С чего бы ей его бояться?

Данилов чуть было не добавил: «он — человек колючий, за что и Доктором Кактусом прозвали, но не какой-нибудь монстр», но вовремя прикусил язык, поскольку в полученных им материалах прозвище Сапрошина не упоминалось.

— Значит было с чего, раз боялась! — сказал Ямрушков. — Вы разве не в курсе того, что в резервном госпитале на Каширке врач убил медсестру прямо на дежурстве? Избил до полусмерти, а потом задушил. Врач! Медсестру! На дежурстве! Никто и подумать не мог, что он на такое способен. Коллеги отзываются о нем, как о спокойном, дружелюбном и отзывчивом человеке. Всегда был готов подменить, если нужно, голоса ни на кого ни разу не повысил, собаку взял из приюта… А потом зверски убил любимую женщину! А вы говорите: «детский лепет». Тем более, что некоторые сотрудники больницы дали Сапрошину идентичную характеристику…