Над Иссервилем сгущалась тьма. Где-то тикали часы, в коридоре прозвенели веселые голоса и умолкли. Бледная луна заглянула в окно комнаты и осветила труп немолодой женщины с искаженным лицом, лежащий у самого порога. Глаза Клер были широко раскрыты, из полуоткрытого рта свешивалась нитка слюны. Ни одному человеку на земле не было до нее дела.

Две вороны – тощая и толстая – сидели на ветке дерева и смотрели вниз, где из высокого сугроба высовывалась безжизненная человеческая рука. Буря стихла, и лишь ветер ерошил серые перья больших птиц, которые терпеливо ждали чего-то.

– Карр! – хрипло гаркнула, встряхнувшись, первая ворона.

– Карр! – уверенно ответила вторая.

Ветер улегся. С неба начал сыпать мелкий снег. Решившись, тощая ворона слетела с дерева и приземлилась возле трупа. Недоверчиво косясь на него, она бочком– бочком подобралась ближе. Вторая ворона равнодушно наблюдала сверху, как ее подруга прыгает по снегу.

– Карр! – раздалось снизу.

– Карр, карр! – прозвучало с дерева.

Тощая ворона клюнула палец. Из него потекла кровь. Дергая черной головой, ворона стала клевать часто-часто – и внезапно рука взметнулась из сугроба и вцепилась вороне в горло.

– Карр, карр, карр! – забулькала она, тщетно пытаясь вырваться.

Рука уверенно давила все сильнее и сильнее, птица била крыльями, разбрасывая снег, но ничего не могла поделать. Толстая ворона, устав наблюдать это душераздирающее зрелище, протестующе каркнула и снялась с ветки, которая тяжело колыхнулась, осыпав неправдоподобно белый снег.

Тощая ворона в последний раз пискнула и угасла. Рука отшвырнула ее прочь. Сугроб заворочался, и из него показался смертельно бледный человек с безумными глазами. Это был Виктор Грановский, он же Брюс Кэмп-белл.

Страдальчески морщась, он ощупал левую сторону груди. Рубашка под курткой намокла от крови. Грановский попытался встать, но все поплыло перед его глазами, и, застонав, он повалился в снег. Мертвая ворона, распластавшая неподалеку свои крылья, привлекла его внимание, и, недолго думая, он подобрал ее и вцепился зубами ей в горло.

Свежая кровь на какое-то время вдохнула в мужчину силы. Отбросив ставший бесполезным трупик птицы, он немного отдышался и пополз вперед. Он вернется в замок Иссервиль, и никто не сможет помешать ему. Ни мороз, ни ветер, ни вьюга не остановят его. А когда он вернется…

Впрочем, там видно будет.

Я сидел в своей комнате и думал о самом странном Рождестве, которое мне довелось вчера пережить. Подобие праздника в замке страха вышло не слишком убедительным. Да, конечно, были и торжественный ужин, и волшебно горящие свечи на елке, и подарки, но все лица словно подернула паутина опаски, а в глазах застыла поволока испуга. Я заметил, что граф Коломбье пил куда больше, чем обычно, а его супруга сжалась в кресле, как пугливая птица. Некоторое оживление внесла лишь кузина Дезире, которой, похоже, все было нипочем. Звучным голосом, перекрывавшим вой вьюги за окнами, она рассказывала всякие занятные истории из петербургской жизни, которых, судя по всему, у нее накопилось предостаточно. Только благодаря ей вечер вышел менее зловещим, чем можно было ожидать.

Однако то было вчера, а сегодня с самого утра в замке уже вовсю кипела работа. Констан с удвоенной энергией взялся за поиски судьи и незнакомца, которого все мы знали под именем Кэмпбелла. Теперь, помимо слуг, которым обещали хорошее вознаграждение в случае, если им удастся обнаружить хоть какие-нибудь следы, в прочесывании окрестностей приняли участие не только сам полицейский, но и доктор, Ланглуа, граф Коломбье, его управляющий и даже рассыпчатый Пино-Лартиг. Констан и мне предложил участвовать в поисках, но я ответил отказом. Мне вовсе не улыбалось торчать невесть сколько времени на ледяном ветру и пронизывающем холоде, чтобы только продемонстрировать свое рвение. Возможно, судья Фирмен был неплохим человеком, однако он явно не заслуживал, чтобы я из-за него получил воспаление легких. Констан не стал настаивать и около десяти удалился в который раз разрывать окрестные сугробы в поисках безвременно почившего судьи. В том, что Фирмена больше нет в живых, уже никто не сомневался.

Итак, все шло своим чередом: полицейский искал, следствие топталось на месте, а я уселся играть с самим собой в шахматы. Я как раз поставил себе шах, когда за дверями затопали чьи-то шаги, запричитали женские голоса, и я понял, что чудеса еще далеко не закончились, как раз наоборот – они в самом разгаре. Первой моей мыслью было, что кто-то все же сумел обнаружить тело Фирмена, но тут вошла Матильда, и, лишь глянув ей в лицо, я понял, что случилось нечто куда более серьезное.

– Клер умерла, – сказала она. И вслед за этим: – Арман, мне страшно.

Я решил, что Клер умерла от последствий падения, которое ей устроила милейшая мадемуазель Фонтенуа, и осторожно дал понять Матильде, что в происшедшем нет ничего особенного. Однако молодая женщина упрямо покачала головой.

– Пойдемте со мной, – сказала она, – и вы сами все увидите.

В дверях комнаты Клер толпились служанки. Многие плакали, и у всех были опрокинутые лица. Пока та была жива, они ненавидели ее, теперь же, когда вредная женщина больше не могла им навредить, они совершенно искренне жалели ее. Именно эта искренность не понравилась мне – я почему-то сразу же понял, что в основе ее лежит все тот же загустевший страх.

– Осторожнее, – сказала Матильда. – Она лежит у самой двери.

Я занес ногу, чтобы переступить через порог, – и не сразу смог заставить себя опустить ее. Мне доводилось видеть смерть, но никогда – такую. Пересилив себя, я наклонился над умершей. Ее глаза вылезли из орбит, рот был разинут в немом крике, на лице застыло выражение непередаваемого ужаса. Я не считаю себя трусом, и все же мне сделалось не по себе.

– Да, – пробормотал я, – вы правы. Она умерла вовсе не оттого, что ее столкнули с лестницы. Что-то сильно напугало ее, но что?

Услышав мои слова, стоящие в дверях служанки распялили рты и словно по команде дружно завыли. Это был не плач, не рыдание, а именно вой.

– Прекратите! – рявкнул я. – Ваши слезы ей уже не помогут.

Вперед выступила молодая девица с задорным лицом – Полина, горничная графини Коломбье.

– Конечно, месье, старухе Донадье теперь никто уже не сможет помочь, кроме милосердного бога. – Служанки согласно закивали. – Только вот что я скажу вам, месье. Вы знаете, что мы не любили ее, да и никто ее не любил, но в одном мы совершенно уверены: чтобы напугать ее, надо было хорошенько потрудиться. Потому что Клер Донадье никого не боялась!

– Верно! Верно! – зазвенели нестройные голоса. – Никто из живых не был ей страшен. Она любого могла на место поставить!