На мельнице Вишневский застал только что прибежавших черногорцев Андрея и Илью и фельдфебеля учебной саперной роты македонца Барчика.

Все трое только начали снимать промокшее от пота платье и обувь и без сопротивления дали себя арестовать, уверяя, что они ни в чем не виноваты.

Конники показали:

– Едва мы успели занять выход, как показался капитан Узатис в черной кожаной куртке. На окрик «Стой, кто идет?», Узатис спросил: «Разве вы меня не знаете? – Знаем, да не велено пропускать, потому что ты убил мать Скобелева». Тогда Узатис достал из-за пояса револьвер и выстрелом в рот убил себя наповал.

Благодаря расторопности наших офицеров убийство, совершенное около шести часов вечера, было сразу раскрыто, к одиннадцати часам главный виновник покончил с собой, а три его соучастника арестованы и переданы болгарским властям.

Это злодеяние произвело на нас удручающее впечатление, одновременно с донесением в Петербург мы отправили сочувственную телеграмму генералу Скобелеву, находившемуся в Баме и занятому приготовлениями к экспедиции в Ахалтеке. В ответ получили лишь лаконичную телеграмму: «Кто убийца, как наказан?»

В заключение скажу несколько слов об одном из соучастников-черногорцев, Андрее. За войну 1876 года с турками он получил от князя Николая один из четырех знаков отличия Военного ордена, как храбрейший из его воинов. В Филиппополь Андрей прибыл за год перед тем и пристроился к Узатису.

Когда его привели на очную ставку с унтер-офицером, Иванов сразу его признал и начал обличать. На это Андрей не проронил ни слова и, лишь когда Иванов закончил, спокойно сказал:

– Если ты говоришь, что меня знаешь, то это много чести для меня, и я тебя благодарю. Но тебя я вижу в первый раз.

На допросе у следователя он также был совершенно равнодушен, все отрицал и вроде бы подшучивал над стараниями его обличителей. И только на третьем допросе, на котором присутствовали Церетелев и я, Андрей вдруг обвернулся к нам с вопросом:

– Позволите ли вам руку целовать?

– Целуй.

Андрей подошел к нам, положил к ногам свою шапочку, поцеловал нам руки и сказал, указывая на следователя:

– Ему я бы никогда ничего не сказал, а вам сознаюсь во всем. Ни один черногорец не убьет женщины. Мать Скобелева и другую женщину убил сам Узатис, я же убил извозчика и ранил Иванова, и если мне дадут офицера, то я проведу его на то место, где закопаны деньги. Пошли мы, черногорцы, на это дело, потому что того потребовал Узатис, но женщин мы никогда не убиваем. Больше мне нечего сказать.

Все трое: Барчик, Андрей и Илья – были приговорены к каторжной тюрьме без срока.

Совесть ли его мучила, или он не смог перенести неволи, но на втором месяце заключения богатырь Андрей скончался от чахотки.

В декабре 1883 года я был вызван в Петербург, где и представил подробный доклад об общем положении военного дела в Восточной Румелии и по каждому из отделов. В том числе подал ходатайства об уступке по казенной цене 5,5 тысяч винтовок для перевооружения милиции и по тысяче патронов на винтовку; о командировании в Филиппополь военного прокурора для устройства военно-судной части и ротмистра для командования учебной конной сотней; об уплате нашим офицерам дополнительного содержания до размеров содержания, получавшегося нашими офицерами в Болгарии из сумм оккупационного фонда, чтобы этим остановить переход наших офицеров в Болгарию.

Все ходатайства были удовлетворены.

Когда доклад был окончен, генерал-адъютант Обручев сказал:

– Теперь пройдите к Семену Никитичу и запишитесь на представление к государю императору.

Тайный советник Семен Никитич Акимов был всеми уважаемый ветеран штаба, дослужившийся из писарей до чина тайного советника и управлявший канцелярий начальника Главного штаба. Когда я вошел к нему, он беседовал с двумя генералами. Поздоровавшись, спросил:

– Чем могу служить?

– Прошу вас записать меня на представление государю императору.

– Никакого права не имете-с, государю императору могут представляться только генералы и штаб-офицеры, а вы капитан.

– Но меня направил к вам генерал Обручев.

– В таком случай не посетуйте, я все же проверю и затем вас извещу, оставьте ваш адрес у дежурного писаря, – и добродушно добавил. – Не беспокойтесь, все будет сделано.

Представление было назначено на воскресенье 5 февраля после обедни, но почему-то не состоялось, и было перенесено на 7-е, на 12 часов дня.

Представляющихся было всего трое, два брата Мансуровых, по случаю назначения в Государственный совет, и я.

Ровно в двенадцать вышел государь император, поздравил Мансуровых с назначением и пригласил их к завтраку, а мне сказал:

– Ты подожди меня здесь.

В час дня подошел ко мне скороход и доложил:

– Его Величество изволили отбыть в манеж и повелели вам прибыть сюда завтра в 11 часов утра.

У меня упало сердце, думалось, что я так и не увижу государя, особенно когда, прибыв на другой день во дворец, других представляющихся не оказалось, и дежурный флигель-адъютант встретил меня словами:

– Что вам угодно?

Я изложил ему суть визита.

– В таком случае прошу вас подождать, у Его Величества с докладом шеф жандармов, когда выйдет, доложу о вас.

Через несколько минут из кабинета Его Величества вышел генерал-адъютант Дрентельн, мой первый начальник дивизии, узнал меня, поздравил с переводом в Генеральный штаб и сказал:

– Его Величество приглашает вас в кабинет.

Государь стоял у письменного стола и, проговорив: «Здравствуй», сел к столу и, указав на стул против себя, добавил: «Садись».

Никто так подробно не спрашивал меня не только в общем, но и по каждому вопросу в отдельности.

Обаяние Александра II было так велико, что я забыл свою застенчивость и докладывал все, что знал и видел, до мельчайших подробностей, ничего не утаивая.

Выслушав доклад, государь молчал несколько мгновений, затем вдруг спросил:

– Заметны ли последствия войны? Что дала она краю?

По самому тону этого вопроса я почувствовал, насколько эта мысль волнует государя, и ответил:

– Лучше всего Вашему Величеству это будет видно из следующего: если теперь выехать по железной дороге из Константинополя на Адрианополь и далее, то весь путь будет идти словно по вымершему краю. На станциях тишина, пусто, никакого движения, разве лениво пройдет один-другой человек. Подъезжая к Мустафе-паше, уже издалека слышен гул голосов, на самой станции толпится народ, жизнь кипит. По всей Восточной Румелии в полях народ, везде слышны песни, жизнь бьет ключом, а по воскресеньям и в праздники утром звонит колокол, всюду идет обучение в гимнастических дружествах, а после обеда появляется волынка и все танцуют «хоро» (болгарский народный танец).