На сцене играл, как и во всех тогда кафе-шантанах, женский струнный оркестр, были и исполнительницы – шансоньетки, которым вся аудитория подпевала, в различных группах произносились речи, шли оживленные споры, после которых неизменно требовался гимн, все вставали и пели под звуки оркестра. Главная тема речей: процветание целокупной Болгарии так, как оно была намечено Сан-Стефанским договором, за освобождение Македонии из-под турецкого ига.

Трудно было устоять перед общим задором, но в то же время я не мог не сознавать, что происходит что-то совершенно несхожее с решениями, принятыми в Петербурге.

На другое утро, перед отъездом в Софию, я зашел к генералу Домонтовичу, рассказал ему все, чему был очевидцем и предупредил, что командированный послом, я не могу ничего от него скрыть и обязан доложить и о македонской лиге, и о македонском комитете, и знаю наперед, что посол не сможет допустить дальнейшего существования лиги и сообщит обо всем в Петербург.

Только я успел прибыть в Софию и представиться начальнику гарнизона, барону Николаю Егоровичу Мейкендорфу, как явился посланный от митрополита Климента с просьбой зайти к нему. Едва я успел войти к владыке, как Его Преосвященство, благословив меня, взял мою руку и сказал:

– Вы – царский капитан, конечно, с нами и должны помочь нам в нашем деле. Так как вы приехали от посла, то вас наверно послушают, и потому мы просим повлиять на военное начальство, чтобы оно распорядилось передать винтовки и патроны двух стоящих тут полков в распоряжение поручика Калмыкова для вооружения своих комидаджиев и выступления в Македонию.

Отставной поручик Калмыков – председатель македонского комитета, тот самый, который несколько лет спустя участвовал в экспедиции в Абиссинии.

Напрасно разъяснял я владыке, что все это надо прекратить, вопрос о Болгарии и Восточной Румелии решен бесповоротно и Берлинский трактат государем ратификован, он продолжал настаивать на своем:

– Это вы только так говорите официально, на самом деле и посол, и вы готовы нам помогать.

Так и не удалось переубедить владыку. Но барону Мейкендорфу я объяснил подробно действительное положение вещей, и тот пообещал использовать все свое влияние для того, чтобы не допустить поручика Калмыкова до активных действий.

В Радомире я застал командира 4-го уланского Харьковского полка[37] полковника Эртеля в горячей беседе с посланцем Калмыкова, отставным поручиком Маткевичем, который предполагал в одну из ближайших ночей двинуться вперед и внезапным нападением захватить турецкий пограничный пост. Как объяснил мне полковник Эртель, он помогал подпоручику Маткевичу выработать план самого нападения. Взяв имевшуюся у меня карту, я показал Эртелю, что в данном районе граница для Сербии намечена очень выгодно и весь участок, занимаемый турецким сторожевым постом, сам собой отойдет к Сербии. Кроме того, мир окончательно подписан, и за какие-либо боевые действии придется строго отвечать.

От Радомира я уже следовал верхом на Костендиль, Дубницу, Бабаново, где, наняв конвой от 4-го гусарского Мариупольского полка,[38] вступил в район Родопских гор и с вершины перевала Валево-Верх видел дивную панораму Македонии.

Характер гор был настолько дикий и труднодоступный, что наши лошади даже в поводу с трудом карабкались по отрогам.

После двухдневного передвижения по хребту, набросав кроки главных перевалов, я спросил переводчика Сукачева, где можно поблизости стать на ночлег. Он указал на стоявший вблизи самый древний и чтимый болгарский Рыльский монастырь.

Монастырь расположен на высоте 5500 футов над уровнем моря у верховьев водопада, ниспадающего с окрестных скал, образующего реку Рыльскую, впадающую в реку Арду, приток Марицы. Монастырь существует свыше тысячи лет и, несмотря на его отдаленность, ежегодно посещается тысячами богомольцев. В нем покоится часть мощей Иоанна Рыльского, другая часть которых находится в России.

В то время в монастыре было около сорока монахов и послушников. Игумен монастыря окончил курс в Киевской духовной академии и свободно говорил по-русски.

Монахи с игуменом в главе встретили нас колокольным звоном. Благословив, игумен провел нас в церковь, отслужил краткий молебен и затем отвел в предоставленное нам помещение.

Встретили нас не только почетно, но и братски тепло, кормили, поили и всячески старалась показать нам свое сердечное расположение. Многие монахи и послушники свободно говорили по-русски и щеголяли друг перед другом знанием русской истории. Были такие, которые наизусть, без единой запинки, рассказывали всю нашу удельную систему.

Два дня, проведенные в монастыре, не только принесли нам необходимый отдых, но и оставили навсегда самое светлое воспоминание.

По счастливой случайности в монастыре оказался фотограф, и мне удалось сохранить фотографию обители.

На обратном пути я вновь посетил в Радомире командира 4-го уланского Харьковского полка и застал его разгневанным на подпоручика Маткевича.

Оказалось, что несмотря на мое предупреждение, полковник Эртель все же допустил ночное нападение на турецкий пост.

Вместо того чтобы тихо подкрасться к посту, комитаджии шли с песнями, размахивали винтовками, а те, у кого были патроны, стреляли вверх, так что, когда они приблизились к посту, то турки их встретили словами: «Ну, подходи, комитетская сволочь», а затем открыли по ним частый огонь.

Разумеется, все разбежались, а полковник Эртель на другое утро получил письмо от начальника поста такого содержания: «Я был у тебя, ты был у меня. Мы вместе курили и пили кофе, и я был уверен, что между нами мир окончательный. И я не мог даже подумать, что после этого, ты, русский офицер, допустишь нападение на нас».

Вот это письмо и привело Эртеля в неистовое бешенство, и он всю свою злобу вымещал на несчастном Маткевиче.

Не знаю, до чего бы дошло, если бы я не вошел в комнату. Увидев меня, полковник Эртель начал мне с жаром все рассказывать, возмущаясь тем, как смел ему так написать турецкий офицер.

Я напомнил, какое важное значение придают магометане такому обмену посещениями и закончил словами:

– Извините, но я должен сказать, что вы один во всем виноваты, и я бы на вашем месте загладил свою вину, послав кого-нибудь извиниться перед начальником поста и вновь пригласить его к себе.