Должно быть, для нее было опасно тайком идти ко мне из Небесного города, известного своей стражей и запорами. Не знала она и чего от меня ожидать. Я мог бы потребовать любую цену — ее богатство, драгоценности, тело, я даже мог убить ее. Так как все, что она знала обо мне, было почерпнуто из слухов, а слухи не отрицали и этого — в одних баснях я был спасителем, в других — чудовищем. Она была смелой и крепкой, как может быть крепким что либо прекрасное и закаленное.

В миле от Столба-Цитадели находился незаселенный участок земли, отведенный под виноградники и фруктовые сады, который к северу переходил в неровную местность, покрытую лесом, и круто обрывался к морю. Недалеко от обрыва на низком холме находился алтарь — куча камней, поросших вереском. Этот алтарь считался святилищем какой-то сельской богини, ей поклонялись рабы-хессеки и масрийцы-бедняки. Они пробирались сюда в сумерках, принося ей хлеб и цветы. Поле Льва лежало у подножия этого холма.

Завернувшись в плащ, я обходным путем шел туда пешком. Для компании я взял с собой только Лайо. Я был бы рад Длинному Глазу, его молчаливой сдержанности, его осторожности и отсутствию любопытства к моим странным деяниям.

На задворках фешенебельных улиц находилась разрушенная изгородь, остатки какой-то хессекской крепости; она отделяла окраины Пальмового квартала от виноградников. Солнце только что село, и первые сумерки окрасили воздух в синие тона, когда я миновал изгородь и вступил на тропинку, ведущую к северной стене.

В прохладном небе слепо носились стаи летучих мышей, а в черно-зеленых колоннах кипарисов вездесущие соловьи настраивали свои серебряные колокольчики.

Появились звезды. Извилистая дорожка шла по лесу вверх, потом вниз, и, когда ветер дул с океана, я слышал его дыхание, тихое, как у спящей девушки. Я подумал: «Что за ночь для убийства, что за ночь для того, чтобы уничтожить человека!» И я вдруг подумал, что мои чувства переменились после получасового разговора с женщиной.

Лайо был начеку, опасаясь грабителей и вздрагивая от каждого звука. В трех или четырех милях от нас залаяла лисица, а в его руке уже дрожал нож. Я посмеялся над ним — таким смелым я стал. В следующий момент из тени деревьев вышел какой-то человек. Эго был один из джердиеров Сорема, он кивнул мне и знаком попросил следовать за ним. Поле Льва было прямоугольником травы между можжевеловыми деревьями, наполнявшими воздух своим ароматом. К северу лес отступал, и начинался склон холма, на вершине которого находился алтарь, похожий на черный неровный дверной проем, прорезавший сумерки. Интересно, подумал я, свидетельницей скольких аристократических дуэлей стала эта загадочная богиня с холма, окруженная мертвыми маками, которые набросали ей рабы?

Джердиеры принесли четыре светильника с железными экранами и, пока еще незажженные, воткнули в землю. У одного из светильников с двумя своими офицерами стоял Сором, облаченный в обычную одежду джердиеров. В поле становилось темно, но я достаточно хорошо видел его лицо. В нем я видел ее черты, так же, как и в ее лице проступали его.

Он отрывисто кивнул мне не более вежливо, чем мой проводник, и велел одному из своих людей зажечь факелы.

— Здравствуйте, Вазкор. Надеюсь, вас устраивает место?

— Очень живописно, — сказал я. — Но есть еще кое-что.

— Ну, говорите, давайте все выясним.

За своими металлическими ограждениями запылали факелы, изменив мягкие цвета поляны на контрастные, густые фиолетовые, зеленые и свинцово-черные. — Я вас обидел, — сказал я. — Я признаю это и готов компенсировать вам обиду, как вы пожелаете.

— Я желаю компенсации здесь, — сказал он, — с помощью этого. — И он хлопнул по мечу в белых ножнах, который держал лейтенант.

— Я не буду с вами драться, Сорем из семьи Храгонов. Его восклицание было наполовину презрительным, наполовину удивленным:

— Вы боитесь? Чудотворец боится? Маг, который превращает старух в девушек?

— Скажем, мне не нужна ваша смерть.

Последний факел полыхнул снопом искр и вместе с ним вспыхнул гнев Сорема.

— Во имя Масримаса, вы будете со мной драться, и я угощу нас сталью прежде, чем вы успеете сказать мне это еще раз.

Я показал ему свои пустые ладони. Он обернулся и крикнул своим людям, чтобы принесли еще один меч. Его принесли. Он вытащил его из ножен и протянул мне. Это был хороший, острый меч. Затем он вынул из белых кожаных ножен свой меч из синего алькума с позолоченной рукояткой, но лезвие на нем было не острее моего.

— Раз уж вы забили свой меч, — сказал он спокойно, — выберите любой из этих.

— Вы очень великодушны, — ответил я. — Но вы должны согласиться, что мне не нужно оружие.

Он воткнул свой меч острием в землю у моих ног. — Возьмите этот и будьте готовы.

— Я отказываюсь.

Он поднял другой меч, отсалютовал и пошел на меня. Я был готов к этому, хотя он и двигался очень быстро. Он хорошо знал свое дело. «Вот это воин», — подумал я с какой-то дикарской глупостью. Затем я поднял руку и выпустил заряд энергии. Засиял тонкий белый луч света и джердиеры вскрикнули. Луч ударил в клинок и выбил его из рук Сорема.

Он неподвижно остановился в ярде от меня.

— Все-таки колдовские фокусы, — сказал он очень мягко.

Его глаза расширились и стали ненавидящими. Я едва успел подумать:

«Что теперь?» Холодное сияние наполнило воздух. Я почувствовал, как оно ударило меня и земля качнулась подо мной и толкнула меня в бок.

На протяжении двух или трех ударов сердца я лежал, с изумлением чувствуя, как возле меня пригнулся Лайо с дрожавшим в руке ножом, готовый меня защищать, пока я собирался с силами, чтобы освежить голову и распрямить ноги.

Я зря потратил дни до того, как Сорем прислал мне формальный вызов. Сейчас я понял, как он провел это время. Однажды он уже предупредил меня, что имеет подготовку жреца, и за это время он освежил свои знания. Сорем, принц из династии Храгонов, тоже владел Силой.

Качаясь, я встал на ноги. Он больше не делал движений, чтобы атаковать меня.

— Я вижу, каково это.

— Хорошо, — ответил он. — Теперь мы будем сражаться. Любым способом, каким вы предпочитаете — мечами или — этим.

Но колдовство стоило ему очень дорого: его лицо стало бледным и изможденным. Этот единственный белый удар, слабее любого моего, выжал его досуха, он стал, как сушеная тыква.

— Сорем, — сказал я.

— Не будем больше говорить, — сказал он.

Он чуть-чуть отклонился в сторону и опять поднял свой меч. Я подумал:

«Я позорю его каждой секундой своего промедления. Конечно, я могу с ним сражаться, не убивая его. Вымотать его, возможно, позволить ему ранить меня, чего стоит лишняя рана, если ее можно залечить усилием воли?»

И я тоже наклонился и поднял меч с земли, его меч из алькума.