— Да, я знаю.

— Я развела ее половые губы, помассировала плоть, заботясь о том, чтобы не причинить ей боль или не ввести неловко палец, пока целовала ее лобок. «Говори мне, где тебе приятно». Я положила палец на ее жемчужинку и нежно покатала ее, как зернышко кускуса. Чем сильнее я нажимала, тем больше оно разбухало, как маленькая ящерка, которую развеселило солнце, красивый кролик, решивший вылезти из норки. Ее родник начал брызгать, и я готовилась собирать его нектар. Странно, но можно сказать, что ее влагалище говорило само, жилки набухали, и цветок открывался в шелесте венчиков и вскипающих пузырьков. Это было больше, чем фонтан: я наблюдала за тем, как распускается сад, кипящий источник, который утолял жажду каждый раз, когда к нему припадали. Я шире развела бедра и вытянула язык, сначала нежный и щекочущий, затем твердый и настойчивый. Я останавливалась, когда замечала судороги, затем продолжала еще смелее, очищая ее борозду, щекоча плоть, нежно обходя клитор и снова обращаясь к нему, облизывая, массируя, избегая, возвращаясь к нему все более влюбленной и безумной. Я слышала, как она кричит: «Здесь! Здесь! Я больше не могу! Что-то жжет меня! Из меня что-то выйдет! Я умру!» «Ты не умрешь, моя газель из песков, — говорила я. — Ты будешь жить, и долго! Не беспокойся, я люблю тебя, пью твой сок, опустошаю тебя, душа моя! Я тоже близка, здесь, здесь, да! Как и ты, моя восхитительная кошечка, мой чудесный клитор! Мы едины!»

Когда Зухур закончила, я не смогла ничего сказать. Я промокла.

* * *

Прежде чем уйти, она посоветовала мне пройтись по городу Зуэрат[8], где можно было достать недорогую еду и припасы — она не знала, что украденный у давильщика масла кошелек мог надолго нас обеспечить, — и провести в лагере еще одну ночь, прежде чем отправиться в Ранжер.

Во время дороги Лейла казалась отсутствующей, и я не стала спрашивать о причинах ее странного настроения. Она имела право на маленький секрет, это дает ощущение взросления и иллюзию значимости.

Показался Зуэрат, и мы с удивлением почувствовали, что воздух стал влажным и соленым, хотя город был далеко от побережья. Лейла вышла из оцепенения, удивляясь такому количеству балконов, террас, минаретов, которые закрывали небо. Улица кишела тележками, повозками продавцами, торговавшими с лотков. Везде были люди в тюрбанах, господа, втиснувшиеся в костюмы иностранцев, грязные дети, калеки, слепые и заклинатели змей.

— Ну, лала, вы не хотите купить мой платок?

— Сколько он стоит?

— Дирхам.

— Вы сумасшедший? Это целое состояние!

— Чтобы укрыть такую головку, как ваша, никаких денег не жаль!

— Не мели языком, а докажи мне, что это шелк.

Я знала, что это шелк, но притворялась, говоря, что платок слишком маленький, а рисунок грубый. Я торговалась жестко, а торговец еще жестче.

Толпа собралась вокруг нас стеной, крича все громче, вокруг моих ног бегала куча детей. Когда я вернулась, Лейлы уже не было.

Я спросила у торговца, не видел ли он девушку, которая меня сопровождала, и он ответил, что, если бы рядом со мной была девушка, его нос сразу бы это почувствовал, а раз не почувствовал, то значит…

Я не обратила внимания на дерзость этого юноши, мужчины часто ведут себя со мной нахально. Я редко скандалила, зная, что любовь к сексу заметна и чувствуется, а воображаемый аппетит плоти открывает дверь распутным словам.

Отправляясь на поиски своей подопечной, я последний раз обернулась и увидела продавца, торгующегося с молодой девушкой — это было видно по тому, как она носила покрывало. Жесты юноши стали размашистее, а глаза необычно заблестели. На этот раз я почувствовала укол в сердце при мысли о том, что в моем возрасте уже нельзя позволить себе все приключения, а только вольности языка. Я была оскорблена. Ибо если молодых, естественно, тянет к молодым, то я, благодаря своему темпераменту, попадаю туда, где хорошо моему влагалищу, каков бы ни был возраст мужчины. У меня сразу же появилось желание приучить к любви девственника, как это сделали со мной мои любовники. Судьба заставляла меня встречать только взрослых, но я давно надеялась обучить любви молодого юношу, невинного и дикого, которого мое влагалище очарует и подчинит, околдует и научит, который возьмет меня с наивной быстротой и вновь зарождающейся отвагой, которого я отниму от груди, прежде обильно накормив.

О, Али, Али! Перечитай мне это! Я возбуждаюсь, слыша твои фразы! И я могу спорить, что твой член тоже встает! Ты знал, что письмо щекочет и живот, и сердце? И да, ты обязан мне этим дополнительным удовольствием, мой обожаемый наставник!

Я ходила по медине[9]час, но напрасно. Отчаявшись, я прислонилась к стене здания с богато украшенными дверями, над которыми висели две маленькие красные газовые лампы. Мое сердце задрожало при мысли о том, что Лейла попадет в «заведение грязной любви», как сказала бы ее мать. Но я не собиралась ожидать в переулках, где сверкали вывески борделей.

Рассматривая закрытые двери соседних домов, мне показалось, что я чувствую запах похоти. Я представила утомленные тела молодых женщин, прижавшихся к груди своих мужей, и вспомнила то время, когда я баловала X. Я сидела на его коленях, чувственная, как одалиска. Я поднималась, давала ему в руки бендир и начинала раздеваться под звуки музыки, так что все соседи знали, что я сплю с моим мужчиной. Это был единственный раз, когда я жила под крышей любовника, который считался моим мужем. В те дни, когда не было слышно ни единого звука, мегеры приходили справляться обо мне, думая, что я страдаю или уехала.

Я боялась наступления ночи. Ни одной девочки снаружи, ни одного респектабельного усатого господина, только домашние кошки и пьяницы. Я поднялась и, не раздумывая, схватилась за первое запястье, которое попалось мне под руку.

Черный колосс, попав в ловушку, повернулся ко мне.

— Вы видели, чтобы здесь проходила девушка?

— Никто не проходил, — ответил колосс, затем, передумав, продолжил: «Навестите Хаджу Фатуму, она сможет вам помочь. Это на боковой улице».

Мне открыла девочка, и я оказалась посреди дворика, наполовину занятого ягодицами толстой сорокалетней женщины. Она рассматривала огонь жаровни, на которой дымился медный сосуд. Она не задавала мне вопросов и не узнавала, что я от нее хочу. Она насыпала кофе в кипящую воду, дала мне чашку и потребовала оставить гущу, что я и сделала, зная об обычае. Она прошептала:

— Я вижу ее, она не очень далеко, не плачет по тебе и не ищет тебя. Я вижу, как она идет, идет… она хочет добраться до сокровища. Но ничего не бойся, ты найдешь ее, и свое.

Я всегда верила в пророчиц и уважала оракулов. Я не думаю, что это связано с верой, так как оставила ее в глубине своего сознания как сложную и малоприятную соседку. Скорее, я думаю, что такова моя натура, доверяющая предвидению и предпочитающая сильные чувства сильной вере.