— Посмеешь, князь, — отвечал попович.

В крупных глазах Федора Савельева произошла какая-то перемена. Это был еще не страх, а скорее некоторое осознание того, что его земной путь может завершиться в яме Преображенского приказа. А умирать-то ой, как не хочется!

— Посмею… То, что я тебе прочитал — государева тайна! Для чужих ушей не предназначенная, а потому, попов сын, у тебя две дороги — или упокоиться под топором палача, или служить в Преображенском приказе… Ты поначалу подумай, прежде чем несогласием обидеть, помереть ты всегда успеешь. Уж не сомневайся, я из тебя все вытрясу, даже то, чего ты никогда не ведал. Подвешу на дыбе, да кнутами, кнутами! Не многие такое выдерживают! Видишь, в самом углу печка чугунная стоит? Мы в ней щипчики накаливаем… Я уж и не буду тебе говорить, что мы потом этими клещами с кандальниками делаем. Да тут и воображать не нужно особо, сам все поймешь… Ну так что скажешь мне, попович?

— Хорошо, князь. Буду служить в твоем приказе, а только не из-за страха, а из-за правды. Надо же кому-то и правдой заниматься.

— А ты думаешь, мы из-за кривды государю служим? — насупился было Ромодановский. — Вот что я тебе скажу, попов сын. Там, где государево слово, там и правда! А другой не бывать! Стража!

Позвякивая саблями, в комнату ввалились три молодца. Недобрым взглядом окинули Федьку Савельева.

— Перепугал ты нас, батюшка! Мало ли…

— Что же вы такие пугливые? А ну скидайте с поповича оковы! Да кафтан принесите. Не простой, а из парчовой ткани. Мы своих слуг одаривать умеем. А еще и жалованье хорошее получать будешь. А коли справляться станешь, так кое-что и от своих плеч добавлю. Мы хороших работников ценим.

Подьячий принес парчовый кафтан. На локотках слегка протерт, но зато не драный. И бережно положив его на лавку, спрятался в углу.

— А ну примерь! — распорядился Ромодановский.

Перечить Федька Савельев не стал. Подняв кафтан, надел без видимой охоты. Глянул на покрой — крепко сшито, но с чужого плеча. Наверняка сняли с какого-то горемычного.

Но ведь не спросишь!

— Эко, какой молодец! Как на тебя сшит. А теперь давай рассказывай, что тебе ведомо.

— В Ярославле на базарной площади повстречал купца. Товар он вез в Москву. У него свояк в московских стрельцах. Так вот он сказывал, что стрельцы службой государевой недовольны. Того и гляди, бунт поднимут.

— Как зовут купца? — строго вопрошал князь.

— Тимофеем кличут… Степанов.

— Записал? — обратился Ромодановский к подьячему, поскрипывающему гусиным пером.

— Успел, батюшка.

— Далее.

— Говорил, что турецкая кампания все соки из стрельцов повысасывала. Житие худое, более половины из них под Азовом в боях сгинуло. Обнищали совсем.

— Как зовут стрельца?

— Фрол Кречетов, сотник.

— Ишь ты… Разыщем! Никуда он от нас не денется.

— Чего же им не хватало-то? Государь о них как о детях родных заботился. Что там еще?

— Говорил про сухари. Дескать, съели все. Осталось травой питаться.

— Вот оно что… Доставим мы им сухари, — многообещающе проговорил Ромодановский. — Они у них еще поперек горла встанут.

— А еще о поборах и податях говорят, будто бы безмерно завышены.

Крупная голова Ромодановского озадаченно качнулась:

— Что же за народец у нас такой на Руси? О благе их печешься, скверну выкорчевываешь, а она вновь гнилым многотравьем пробивается. И кто же это на поборы жалуется?

— Купец Афанасий Кучумов из Медведкова со товарищами.

— Разберемся и с ними, — сурово пообещал глава приказа. — Есть еще что-нибудь?

— Кажись, все, Федор Юрьевич.

— Вот что, попович. С сегодняшнего дня становишься на довольстве в Преображенском приказе. В сыске подвяжешься, а там, глядишь, в приказные выбьешься!

— С божьей милостью, князь, — глухо отозвался Федор Савельев.

— Ты это брось! Не с божьей помощью, а с моей. Уразумел? — строго спросил Федор Юрьевич.

— Уразумел.

— Надеюсь, грамотен? — все тем же строгим голосом спросил стольник.

— А то как же! — почти обиделся попов сын. — С малолетства в грамоте смыслю. За харчи прошения писал. Не тужил!

— Вот и славно, нам в приказе грамотеи нужны. Прошка, дай поповичу бумагу.

— Сейчас, батюшка, — вскочил подьячий. — Малость угол запачкан, чернила опрокинул, пришлось слизать, — показал он язык, черный от проглоченных чернил.

— Ты у меня так все чернила вылакаешь, — неодобрительно пробурчал князь. — Чем тогда приказы писать станешь?

Попович взял гусиное перо, оторвал зубами разбахромившейся конец и замер в ожидании.

— Готов?

— Готов, батюшка!

— «Я, попович из Переславля, Федька Савельев, бью челом князю Федору Юрьевичу Ромодановскому, главному судье Преображенского приказа… Хочу служить верой и правдой великому государю… хочу быть его глазами и ушами…» Написал?

— Написал, Федор Юрьевич, — отозвался попович, уставившись на князя.

— «Буду служить государю… живота своего не жалея… Коли смалодушничаю или предам интересы государя, погибнуть мне тогда лютой смертью…» — Поймав настороженный взгляд поповича, отвечал: — А ты как думал, Федька? Здесь все по правде, игры закончились… Написал?

— Написал, князь.

Взяв исписанную бумагу, заметил угрюмо:

— Коряво пишешь, попович, мог бы и поусердствовать. Это тебе не доносы строчить. Бумага-то казенная! Возьми, — протянул он исписанную бумагу подьячему. — Да припрячь ее, авось еще сгодится. Как изменников отловим, награду получишь. Может, деньгами, а может, что из вещичек перепадет.

— Федор Юрьевич, я тут еще одного крамольника хочу присовокупить.

— А ты, попович, во вкус входишь! — широко заулыбался князь. — Выкладывай, хуже не будет. Кто таков?

— Зовут Тихон Ерофеев Кобыльев, знаю, что из бывших приказчиков. Большой ненавистник государя нашего. Кровопивцем и иродом его называл. Ходит по трактирам и народ срамными речами тревожит. А иногда и грамоту может написать дурного содержания да по весям разослать. Народ читает и только дивится государевым забавам.

— Насчет забав это ты брось! — строго погрозил пальцем Ромодановский. — Где его искать?

— А кто ж его знает? — пожал плечами попович. — Сегодня он в одном месте водку пьет, а завтра в другое переберется. Слушатели ему харч дают да вином феразиевым потчевают. Тем и живет!

— Приспособился, значит. Ничего, отыщем! На то мы и Преображенский приказ. И не таких изменников отлавливали. Как он выглядит?