После чистки — руки все черные от смеси масла и порохового нагара. Холодной водой эту гадость не отмыть, а мыла ни у кого нет. Санька попытался оттереть ладони полой шинели, но махнул рукой.

— Пошли так…

Так и пошли — с чистым оружием и грязными руками.

Ночью с неба зарядил мерзкий холодный дождь. Шинели намокли, потяжелели и перестали хранить драгоценное тепло давно немытых солдатских тел. Холодные капли падали на лоб, нос, уши, стекали по лицу, лезли в глаза. Когда такая капля влетала в зазор между затылком и воротником, сразу и не поймешь — кипяток или лед.

Первую ночь пережили. Днем шли. Дождь то прекращался, давая надежду, то начинал моросить ледяной мелочью, то с неба летели крупные, тяжелые капли. Температура держалась около нуля. Скоро ноябрь, однако. Всех трясло от холода, согреться на ходу не получалось. Костер развести? Все потенциальные дрова отсырели, и укрыться от дождя негде. Поэтому, когда ближе к вечеру окруженцы вышли на узкую лесную дорогу, Вова, стуча зубами, выразил общее мнение:

— Надо по дороге идти, крышу искать, а то заболеем все на хрен.

Никто и не спорил. По дороге идти было быстрее, только, куда она ведет было не очень понятно. По солнцу не сориентируешься, компаса нет. Но вроде не на запад. И то ладно. Пройти успели километра два, близость жилья уже чувствовалась, заставляя невольно ускорять шаг, когда в уже наступивших сумерках сквозь шум дождя донесся хорошо знакомый сдвоенный щелчок. Следом сиплый, простуженный голос произнес:

— Стой! Кто идет?

Справа бил пулемет, слева летели пунктиры трассеров, впереди то и дело вспыхивали огоньки дульного пламени. И темнота не спасала — осветительных ракет немцы повесили достаточно, а когда они начинали гаснуть, не скупясь, подкидывали еще. В их мертвенно-бледном, фосфоресцирующем свете по заснеженному полю метались десятки серых теней. Метались, не находя выхода, и падали, падали. Остатки стрелкового полка, к которому две недели назад присоединились бойцы младшего сержанта Акимова, стремительно таяли под огнем немецких пулеметов. Истошно кричала раненая лошадь, которую фрицы никак не могли добить.

— Что творят, суки, что творят.

Несмотря на стрельбу и крики, Вова разобрал бормотание лежащего рядом Саньки. В первые мгновения, когда они были готовы поддаться общей панике, их спас Акимов. Заорав «Ложись!», он сбил с ног готового метнуться в сторону Лопухова, толкнул, сбивая на землю Саньку, и сам упал, пытаясь укрыться от пуль на еще не промерзшей, заснеженной земле. Первый снег и выдал колонну окруженцев, следы трех сотен человек и десятка телег на нем не скроешь. А угадать дальнейший маршрут движения было несложно — дорог в этом лесистом краю мало. Немцы подождали, когда остатки полка выйдут из леса в чистое поле, и открыли огонь с трех направлений, устроив огневой мешок.

Отойдя от первого испуга, вроде даже не обоссался, Вова начал, наконец, соображать и, кажется, нашел выход. Оттопырив зад, он прополз полтора метра и дернул командира за рукав.

— Слышь, Акимыч, там где-то канава есть.

— Какая?

— Большая. Я немного в сторону отошел и чуть в нее не упал, когда сюда шли.

— Давай вперед, — принял решение сержант, — мы за тобой.

Подтянув к себе винтовку, Вова пополз в направлении, откуда они пришли. Руки быстро окоченели, тощий вещмешок перекатывался по спине, винтовка волочилась по снегу. Спасительная канава отыскалась метров через семьдесят, показавшихся вечностью. Скатившись вниз, Лопухов оценил инженерное сооружение — метра полтора глубиной, края пологие. Мелиорация, мать ее. Сверху кто-то скатился. Акимов. За ним мелкий Санька в своей длинной шинели, следом Белокопыто.

— Молчунов где?

На вопрос сержанта никто не ответил, похоже, не повезло мужику. Дальше в канаву начали спускаться другие уцелевшие. Три Процента уже знал, что уничтожить несколько сотен человек за короткое время невозможно, кто-нибудь обязательно выживет. Самые шустрые и удачливые, не потерявшие головы в этом аду, собирались в этой вырытой несколько лет назад канаве.

— Ну, чего сели? Фрицев ждем?

Немецкого плена Вова боялся панически, даже больше смерти. Передвигаться по канаве лучше всего на четвереньках. Ползти медленно, снег лезет во все щели в одежде, приподняться страшно — стрельба наверху вроде ослабела, но пули продолжали свистеть. Сильно мешала длинная неуклюжая винтовка. Вова подумывал, а не бросить ли ее, без нее передвигаться можно значительно быстрее. Но по здравому размышлению оружие решил все-таки оставить — тот же сержант спросит, едва очухается. А может и обратно за винтовкой отправить, с него станется, настоящий совок.

Так пыхтя, сопя и матерясь под нос, проползли метров триста-четыреста. Канава уводила в сторону от фронта, но главное, отдалялись фрицевские позиции. Стрельба наверху почти стихла, постреливали винтовки, коротко взлаивали пулеметы. Вряд ли немцы сунутся на поле до утра. Акимов рискнул выглянуть и оценить обстановку.

— Лес рядом совсем, давайте по одному.

Никто не выразил желания первым выбраться из спасительной траншеи.

— Лопухов, давай первым!

— А чего я? — возмутился Три Процента.

— Вперед! Бего-ом, марш!

Скользя по осыпающемуся откосу, Вова выбрался наверх и, переломившись пополам, порысил в сторону темнеющего леса. Немецкие ракеты давали небольшое освещение, отбрасывая косые, ломаные тени. По нему не стреляли. Едва достигнув первых деревьев, Три Процента упал, переводя дыхание. От пережитого страха и холода его начало колотить. Рядом с ним плюхнулся Белокопыто, путаясь в своей длинной шинели, прибежал Санька. За ним был какой-то незнакомый дядька.

— Один, д-два, т-три…

Очередной добежавший упал, шипя от боли, его тут же начали перевязывать, разрезав рукав шинели.

— Ч-четыре, п-пять, ш-шесть…

Еще один растянулся в нескольких шагах от первых кустов, и бегущий за ним едва не наступил на него. Сценка сопровождалась приглушенным матом.

— Семь, в-восемь, д-девять, д-десять…

Наконец, появился сержант.

— Од-диннад-дцать.

Одиннадцать. Вместе с самим Вовой — двенадцать. Из трехсот. Нет, не может быть, захлопнуть ловушку немцы не успели. Или не смогли из-за своей малочисленности. Те, кто шел в хвосте колонны, должны были уцелеть. Красноармеец Лопухов очень хотел на это надеяться.

К утру подморозило. Отсыревшие шинели стали колом, мороз пощипывал уши, зуб не попадал на зуб. О том, чтобы развести костер, никто и не заикнулся, немцы были рядом. Хорошо было слышно, как перекликаются их часовые, время от времени то и дело с шипением взлетали в темное небо осветительные ракеты.

Серая утренняя мгла не принесла облегчения. Все понимали, что долго здесь не высидеть, надо что-то делать дальше, но что именно — никто не знал.