– Работай, работай, – ответил я. – Только там у меня записаны кое-какие мысли по поводу «Антологии», ты не вздумай делать поверх них свои записи.

– Нет, что ты! – сказал Андрей. – Я пишу на другой стороне.

Я встал и подошёл к нему. Весь стол был покрыт исписанными листками[19].

– Только цифры, формулы, знаки и значки и ни одного человеческого слова, – сказал я. – И давно ты встал?

– С рассветом, – ответил Андрей. – Я спал очень крепко, но потом меня словно что-то толкнуло. Я проснулся и сел сюда.

– Ты уже хорошо себя чувствуешь?

– Физически – не очень. Есть ещё какая-то слабость, усталость. Но голова работает хорошо. Знаешь, я, кажется, прихожу к важному решению.

– Ты уже много раз приходил к разным важным решениям, а потом оказывалось, что это – ошибки.

– Нет, теперь – нет. Кажется, на этот раз я поймал чёрта за хвост. Совсем неожиданный вывод. Я даже сам не понимаю, как я мог до этого додуматься.

– По-моему, тебе надо как следует выспаться, отлежаться. А потом, на свежую голову, ты опять можешь заняться этим делом, – осторожно посоветовал я.

– Ты, кажется, думаешь, что я свихнулся? – засмеялся Андрей. – Если я и свихнулся, то со знаком плюс. Ты знаешь, если взять сто электронных машин и перед заданием расшатать их схемы, то девяносто девять машин впадут в технический идиотизм, а сотая может впасть в состояние гениальности и дать какое-то парадоксальное, но верное решение…

– Не буду спорить с тобой, – мягко ответил я. – А Нина всё ещё спит?

– Нет. Она на озере. Вот она стоит.

Я выглянул из окна. Нина стояла на невысоком песчаном обрыве и смотрела куда-то через озеро, вдаль. Ветер чуть шевелил её платье. Солнце освещало её сбоку, и она была очень хорошо видна.

– Девушка у обрыва, – сказал вдруг Андрей. – Как в одном стихотворении.

– Что за стихотворение? – поинтересовался я.

– Просто там девушка стоит у обрыва и смотрит вдаль. Перед ней озеро, кувшинки в воде; за ней – лес и утреннее солнце. А она стоит и смотрит вдаль. И кто-то смотрит на неё и думает: «Вот девушка стоит у обрыва и смотрит вдаль. Теперь я её буду помнить всегда. Она уйдёт в лес, а мне всё будет казаться, что она стоит у обрыва. И когда я состарюсь, я приду к этому берегу и увижу: девушка стоит у обрыва и смотрит вдаль…»

– Не понимаю, чего хорошего нашёл ты в этом стихотворении? Не люблю этих сантиментов… В Двадцатом веке и то лучше писали.

Андрей что-то пробормотал в ответ и уткнулся в свои записи, а я пошёл на озеро. У самого берега росли в воде водяные лилии и купавы. Я прошёл по шатким деревянным мосткам к открытой воде и долго умывался. Затем я пошёл к Нине. Она всё ещё стояла на невысоком песчаном обрыве и бесцельно смотрела куда-то через озеро.

– Нина, ты хорошо спала? – спросил я.

– Очень хорошо. Вначале мне мешали летучие мыши. Они всё влетали в окошечко и вылетали. Но они совсем бесшумные. Сейчас они там спят вниз головой – такие забавные. А ведь когда-то Люди боялись их.

– Нина, а ты не забыла об «Антологии»? – напомнил я. – Нам надо возвращаться в город.

– Нет, я останусь здесь на четыре дня, – спокойно ответила она. – Андрею нужно четыре дня покоя. Я буду готовить ему еду.

– Ну, не так уж он слаб, чтобы ему нужно было готовить еду, – возразил я. – Больной Человек не встанет с рассветом и не сядет за стол, чтобы выводить какие-то бесконечные формулы. Если Человек болен, он лежит и не рыпается.

– Что-что? – переспросила Нина. – Лежит и что?..

– Не рыпается, – повторил я. – Это такое идиоматическое выражение Двадцатого века.

– Но я всё-таки останусь, – сказала Нина.

– Что ж, поступай так, как считаешь нужным, – ответил я. – Как-никак, мы живём в Двадцать Втором веке и знаем, что разубеждать решившегося – недостойное дело. Если зрячий идёт к пропасти – останавливающий его подобен слепцу.

– Ах, не читай мне школьных прописей, – досадливо ответила Нина. – И к пропасти я пока что не иду. – Она спрыгнула с невысокого обрыва на береговой песок и, сбросив туфли, вошла в воду и стала рвать кувшинки.

– На тебе! – крикнула она, бросая мне цветок. – И не делай строгого лица.

Я вернулся в избушку. Андрей всё корпел над своими формулами.

– Вот смотри, – сказал он, когда я подошёл к нему. – Вот она.

Он показал мне одну из страниц, всю исписанную и исчирканную. Внизу, обведённая жирной чертой, видна была какая-то формула, очень длинная.

– Ну и что? – спросил я.

– Я нашёл то, что искал. Теперь надо только проверять, проверять и проверять себя.

– Ладно, проверяй себя, а мне нужно возвращаться в город. Нина останется тут.

– Нина приносит мне счастье, – задумчиво сказал Андрей. – Никогда я не верил в такие вещи, но она приносит мне счастье.

Вскоре я отправился в город. Дойдя пешком до границы заповедника, я вызвал легколет и вскоре был в Ленинграде.

Вернувшись в Ленинград, я так погрузился в работу над «Антологией Забытых Поэтов XX века», что на время позабыл всё и вся. Правда, мне не хватало Нины – её помощь была бы весьма ощутимой, но тем не менее работа моя двигалась. Целые дни я проводил в трудах и лишь изредка покидал свой рабочий стол, чтобы подышать свежим воздухом.

Однажды я поехал на Острова. Я шёл по аллее и вышел на площадку, где стоят памятники Победителям рака Иванову и Смиту, Экипажу «Марс-1» и Антону Степанову – одному из крупнейших Поэтов XXI века. Здесь же возвышается памятник Нилсу Индестрому, автору Закона Недоступности. Вы все знаете этот памятник: на чёрном цоколе стоит гигант из чёрного металла; простёртая его рука как бы застыла в повелительном жесте, пригвождающем всё земное к Земле, вернее – к Солнечной Системе. В те годы на цоколе памятника виднелась бронзовая доска со словами Индестрома: «Путь к Дальним Мирам закрыт навсегда. Тело слабее крыльев». Под этими словами была начертана формула Недоступности – итог жизни Нилса Индестрома. Формулу эту мы все знали со школьной скамьи. Она доказывала, что, если даже человек создаст энергию, достаточную для проникновения за пределы Солнечной Системы, ему никогда не создать такого материала, который не деформировался бы во время полёта. Мне никогда не нравился этот памятник. Мне вообще казалось странным, что люди поставили его Учёному, который доказал нечто отрицательное.

Я присел на скамью и поделился своими мыслями с Человеком, сидящим рядом. Судя по значку на отвороте куртки, это был Студент технического направления. Он не согласился со мной и сказал, что своим отрицательным законом Ниле Индестром спас много жизней. Далее он добавил, что памятник этот должен стоять вечно, если даже Закон Недоступности будет опровергнут.