Но разве только Санча так думала и поступала? Разве остальные мужчины и женщины в Риме, Неаполе, Милане, Флоренции, Париже и по всему миру не совершали тот самый грех каждую ночь и каждый день? Разве не грешат все прихожане всех церквей Европы? Чезаре утверждал, что самая частая тема исповеди – супружеская измена. Если бы за нее сжигали или забрасывали камнями, как делали когда-то, то ни дров, ни камней не хватило.

Думаю, брат прав, мало кто считает супружескую измену таким уж большим грехом. Побочные дети есть у всех мужчин, которые могут их содержать. Правда, не всегда.

У Николо III д’Эсте, деда моего нынешнего мужа, было прозвище «Отец Отечества», которое он заслужил за немыслимое количество детей от местных женщин. В Ферраре до сих пор поговаривают, что все местные детишки были его детьми. Почти тридцать сыновей воспитывались при феррарском дворе – д’Эсте не делали различий между законными и побочными детьми.

Мой свекор Эрколе д’Эсте один из побочных сыновей. Почему именно он оказался герцогом Феррары, известно одному Господу, вразумившему его сводного брата Борсо отдать престол именно ему, а не своему законному племяннику.

Когда-нибудь я расскажу историю дома герцогов Феррарских, ведь первый из них Обиццо д’Эсте упомянут в «Божественной комедии» в числе варившихся живьем в адовом котле, его в борьбе за власть задушил собственный сын.

Наверное, такие истории есть в каждой семье, правда, не все они широко известны и не все обсуждаются. А вот те, что касаются семьи Борджиа, становятся всеобщим достоянием, даже если не имеют ничего общего с правдой.

Удивительно, но, не имея ни единого повода заподозрить меня в связи с кем бы то ни было, меня обвиняли в распутстве и приписывали инцест – связь с собственным отцом и обоими братьями! Почему двумя, а не всеми тремя? Или даже с Педро Луисом, хотя тот умер, когда мне было всего восемь? Могли бы приписать еще Орсо Орсини, с которым мы жили в одном дворце Санта-Мария-ин-Портико, а заодно и всю коллегию кардиналов Ватикана, с ними я встречалась в Латеранском дворце время от времени на заседаниях.

Я знаю, кто распустил слух об инцесте – это Джулия Фарнезе. Интересно, где была она сама, когда я якобы спала с собственным отцом? Неужели стояла за дверью и подслушивала? А с братьями?

Я поселилась во дворце Санта-Мария-ин-Портико восьмилетним ребенком почти одновременно с Джулией, она могла наблюдать меня каждую минуту и прекрасно знала, что я девственница. Она была рядом в Пезаро и потом в Риме почти до самой гибели Хуана. Я знаю о распространяемом слухе, что Чезаре убил Хуана из ревности ко мне. Но какой ревности, если Хуан отбыл в Испанию к своей невесте Марии Энрикес через месяц после моей собственной свадьбы, а вернулся, когда французов уже прогнали из Италии?

Как я могла сожительствовать с братом, который находился за много-много миль от меня?! Но толпа верит любым гадким слухам, если они касаются семьи Борджиа. А те, кто ложь распространяет, прекрасно знают, о чем именно стоит болтать.

Mundus vult decipi, ego decipiatur (мир желает быть обманутым, пусть же он будет обманут – лат.).

Когда-то Чезаре учил меня не обращать внимания ни на какие сплетни и обвинения за спиной, мол, болтают только о тех, кто заметен, чем выше человек, тем больше будет наветов на его имя. Карло Канале с ним был согласен, но все же советовал не давать повода для гнусной болтовни.

Я очень старалась не давать, но всегда вызывала самые гадкие слухи одной принадлежностью к семье Борджиа. Я не святая, но и не чудовище, никогда не присутствовала ни на одном пиру в Риме, где бы совершались непотребности, не пускала к себе в спальню любовников каждую ночь, как Санча, не рожала детей от любовника, как Джулия, а если изменила Джованни Сфорца, то только потому, что он мной пренебрегал.

Но стоило бывшему мужу и Джулии Фарнезе распустить слух, что я сплю с братьями и даже отцом, как все поверили! С самого рождения и до этого дня я ни единой минуты не бывала одна, мои няньки, воспитательницы, придворные дамы или служанки не оставляли меня наедине с кем-то кроме моих мужей ни разу! Даже рядом с братьями при мне присутствовал кто-то из девушек. А заподозрить в инцесте моего отца, искренне любившего Джулию Фарнезе, а потом просто опустошенного горем после ее предательства, – верх глупости!

Людям трудно поверить, что отец может любить дочь просто как дочь? Или что братья могут испытывать к сестре именно братские чувства? И дружить с ней, как дружили мы с Чезаре?

Было время, когда я тоже не верила ни в какую чистую любовь, при которой совсем не обязателен грех сладострастия, но теперь верю. Почему же не могут поверить другие?

У меня был первый муж Джованни Сфорца, который боялся прикоснуться ко мне. Был любовник, с которым я отомстила Джованни, но чье имя я не назову. Это не несчастный Педро Кальдерон, который погиб от руки разгневанного Чезаре, пострадав невинно.

Был обожаемый второй супруг Альфонсо Арагонский, с которым я сполна познала счастье плотской любви и грех сладострастия, но который был убит тоже по приказу моего брата Чезаре.

Есть третий супруг Альфонсо д’Эсте, мужчина горячий, исправно исполняющий супружеский долг (не его вина, что детей пока нет).

И есть любовь, но без сладострастных желаний.

Только сейчас, имея третьего супруга и будучи хозяйкой большого дома, я вдруг узнала, что можно любить, не имея встреч в постели, что бывает чувство, для которого даже переписка счастье. Конечно, я снова не назову его имя, я не изменяю мужу, для моей новой любви не нужна супружеская измена. Я просто люблю и каждое мгновение наслаждаюсь самой мыслью, что этот человек существует и что он тоже меня любит.

Если это грех, то я грешна. Но только тем, что у Альфонсо подозрение, что его жена может быть влюблена в кого-то, вызывает приступы ревности. Однако найти повод, чтобы уличить меня в измене, он не может. Мое тело принадлежит моему супругу, а мои мысли мне, и в них я не завишу.

Мне не в чем каяться, я чиста перед супругом, моя любовь не нарушает супружеской верности. Я чиста пред Господом, потому что чистая, незамутненная платоническая любовь не может обидеть даже Его.

В свое оправдание могу добавить, что никогда не применяла донский можжевельник. И я никогда не пользовалась мускусным маслом в определенных целях.

Во времена Лукреции куст донского можжевельника рос практически в каждом доме, где были молодые девушки и женщины. Его ягоды активно использовались для приготовления средства, вызывающего избавление от нежелательного плода. Сильное средство применялось только тогда, когда все другие уже не помогли. Редко можно было встретить женщину или даже незамужнюю девушку, не испытавшую на себе действие можжевельника. Это означало, что она либо бесплодна, либо рожала всех детей, данных Богом.

Утверждая, что никогда не пользовалась можжевельником, Лукреция объявляет об отсутствии абортов, ведь бесплодной она не была.