Целыми днями Клэр разбиралась в истоках аферы со страховкой или деле о растлении. Канцелярия предоставляла защиту любому бедняку, обвиненному в уголовном преступлении. До знаменательного дела «Гидеон против Уэйнрайта»[36]лишь богатые получали адвоката. Канцелярии приходилось учитывать полицейскую «свистопляску с уликами», которая начиналась после совершенного преступления. В полиции считали, что, если за три дня дело не раскрыто, его не раскроют вообще. На расследование редко отпускали больший срок, ибо всякие осложнения и тонкости были ни к чему. Государственным адвокатам, лишь на четвертый день допущенным к уликам, приходилось спешно выискивать изъяны в следствии и свидетельства, которые доказали бы, что их клиент не совершал преступления или не заслуживает смерти. Последнее происходило уже на стадии приговора — лишь тогда защите дозволялось повлиять на исход суда. Однажды Клэр вела дело человека, которому грозила смертная казнь, и раскопала агрессивный поступок, совершенный им еще в двадцатилетнем возрасте. Обвиняемый набросился на человека, который зверски избивал свою собаку. Оба-на! Эта мелочь обеспечила ему пожизненное заключение вместо смертельной инъекции. «Если б выяснилось, что он прочел всего Германа Мелвилла,[37]это не возымело бы эффект, но шавка спасла ему жизнь», — сказал Ви.

Случалось, после работы они вдвоем заходили в «Туманный город», и Клэр разглядывала стакан шефа с водкой и мартини, подернутый угрожающе маслянистой пленкой. Альдо Ви был самым принципиальным человеком из всех, кого она знала; он научил ее выживать в профессиональном мире преступления и наказания, признавать размытую грань между причиной и следствием, понимать, что настоящее непрерывно изменяет прошлое, которое есть не что иное, как странное наследие, свалившееся в чью-то жизнь перевернутым вверх тормашками, словно изображение в камере-обскуре. Незыблем лишь принцип.

— Если нельзя верить в человека, веришь в принцип, — говорил Ви. — Перед тобой монстры, но ты помогаешь им защититься. Ты веришь в принцип всеобщей справедливости. Когда убийца отбивается от смертного приговора, не он молит о прощении, ибо его недостоин, но мы просим за него.

В семнадцать лет он оказался во Вьетнаме, где провел два года и видел монстра. Он знал, как тот нападает.

В конце дня в «Туманном городе» они выпивали по стаканчику, но повторять Клэр не разрешала. Если Ви пил еще, она уходила, если нет, оставалась и слушала его. Ему всегда было нужно выпустить пар. Он говорил о Вьетнаме. Даже если обсуждал предстоящую защиту, на самом-то деле говорил о Вьетнаме. Однажды Клэр заговорила о том, что в давние годы случилось между отцом и Купом, и о пропавшей сестре.

— Они не монстры. — Ви махнул рукой, словно отгоняя пылинку. — Всегда есть обиды, накопленные в детстве.

Он был единственный, с кем Клэр заговорила о своем прошлом.

— Сестра пыталась с тобой связаться?

— Нет.

— Значит, в ней еще жива печаль. Ты ей завидовала?

— Нет. Лишь раз.

Только Ви дал ей успокоение, разбавив ее прошлое. Интересно, такой человек воспринял бы отца, Анну и Купа как старомодных чудаков?

Если Клэр приходила в бар позже и Ви был уже пьян, она к нему не подсаживалась. Просто вынимала из его кармана ключи от машины и ждала, пока он выберется из тесной кабинки и заплатит по счету. Потом везла его домой, по телефону известив жену. На подъездной дорожке она возвращала ключи в его карман и шла к заказанному такси, помахав маячившей в дверях жене.

— Ты золото, Клэр! — орала та.

Вьетнам.

Клэр понимала, что Ви дал ей жизненную цель и снабдил путеводным принципом, а потому ради него была готова на все. Но он всегда вел себя с ней как с соратницей в почетном труде, хотя один лишь бог ведает, какие потаенные чувства бродили в его душе. Жена Ви была его замысловатым отражением. Она водила Клэр на симфонические концерты и балет, которые Ви не высиживал. Балету не хватало слов, чтоб удержать его от сна. Верхом его культурной программы были заезженные пластинки Телониуса Монка,[38]чью музыку он называл заточенным птичьим щебетом. После ужина, когда Ви в очередной раз налаживал свою кустарную аудиосистему, обычно разговор сворачивал на обсуждение подслушивающих новинок.

— Существует лазер, который улавливает вибрацию оконного стекла на другой стороне улицы и преобразует ее в звук. Один шаг до того, чтобы услышать разговор в комнате. И мы же проиграли войну…

* * *

Клэр резко проснулась. Она была в Тахо, в гостиничном номере. Днем приехала из Сан-Франциско и решила прикорнуть. Давеча они с Ви обсуждали дело школьного совета, и шеф сказал, что ей придется сгонять в Тахо. За окном виднелись озеро и залитые ярким светом манящие казино. Но в холле коридорный рекомендовал клуб «Стендаль» — дескать, таких развлечений не сыщешь ни в одном игорном зале.

В разгар вечера кто-то протянул ей таблетку.

— Что это? — спросила Клэр, но не разобрала беззвучно артикулированный ответ. Решив уменьшить дозу, она проглотила полтаблетки.

«Стендаль» являл собой городок настроений. Здесь были комнаты тишины и громкой музыки, фруктовых соков и свежих овощей, массажа, фильмов о жизни плантаций и планет (вроде «Бараки» и «Коянискацци»[39]) или таких, где сцена из триллера шла в рапиде, отчего контур женской руки, пакующей чемодан, множился, точно куколка в покадровой съемке. В замедленном темпе короткая сцена из «Психоза», в которой Энтони Перкинс с молоком и сэндвичами на подносе невинно приближается к Дженет Ли,[40]завораживала. Клэр только что заглотнула таблетку и потому не могла уверенно сказать, благодаря чему сорокапятисекундный проход превратился в десятиминутную сцену — дару снадобья или мастера. Во всяком случае, теперь, зная, что будет дальше, она легко читала все якобы простодушные взгляды злодея. Отвернувшись от экрана, она увидела незнакомцев, которые опасливо ее обходили, и человека, невыносимо медленно приближавшегося к ней со стаканом ярко-белого, словно изнутри подсвеченного молока.