Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тимур приглядывался, так и эдак, не зная, что делать с этим добром. И уже собрался принять дар, как заметил, что бабушка следит с хищным интересом, словно ожидая, когда он даст слабину. Что-то шептало ему в ушко ласково: «бери-бери, все будет хорошо», отчего становилось приятно и мутно, как на первом свидании, когда желание и страх борются в паху, а руки предательски потеют. В этом простом деле – взять одежду, показалось, скрыт смысл, который нельзя до времени узнать, но угадать надо сейчас. И от этого будет зависть многое, если не все. Как проверка вслепую.
Он сделал, что сделал: схватил старуху за копну волос, где прятались уши, приподнял и хорошенько тряхнул, так что тряпки из ее рук попадали.
Бабка охнула и обмякла:
– И правда, пришлец лютый…
Закрепляя успех, Тимур еще раз встряхнул тельце и для острастки заорал:
– Одежду мою давай, поняла?! Быстро! – И уронил легкую ношу на пол.
От крика матушка слегка ошалела, запуталась в полах шинели, но кое-как справилась и, собрав не пригодившийся костюмчик, снова поплелась внутрь. Тимур двинулся следом.
– Нельзя тебе, – рискнула она помешать, но лихой гость тюкнул ей в пушистый затылок.
Активно пахло плесенью, столбы пыльного света прорезали голое пространство, потонувшее в темноте. А сразу от входа убегала вниз металлическая лесенка. Таможенница заковыляла по ступенькам бойко, Тимур спускался с опаской, хватаясь за хлипкие перильца.
Ступив на прочную землю, он обнаружил подвал, уходящий вдаль темным туннелем, необъятный настолько, чтобы вместить улицы двухэтажных вешалок-шпалер, забитых одеждой. Сколько здесь платьев, пальто, шинелей, курток, пиджаков и трикотажного хлама, трудно представить, а сосчитать невозможно: любая оптовая база померла бы от зависти, армию можно было одеть и еще останется. Как-то раз Тимура водили на киностудию подобрать маскарадную одежду для корпоратива. Костюмерная фабрики грез показалась сказочным изобилием, но перед этим царством вешалок съежилась бы как нищенка.
– Что, пришлец лютый, таможни не видал? – нахмурилась старуха.
– Видели не раз. Какая ж это?..
– Самая настоящая. Поставлена на Старо-Петергофском тракте в одна тысяча восемьсот втором году для содержания таможенного товара. Так и стоит.
– А ты, мать, с основания тут служишь? Ветеран?
– Глупый пришлец… Таможни не знает.
– Тут же завод, какая таможня?
– Завод потом строили. – Бабуля печально вздохнула. – Вырос, все загородил. Про таможню забыли. Так и стоит. Жди, заплутаешь.
Хозяйка зашаркала в полутьму. Тимур прислушался: бабушка прытко топотала среди поднадзорного имущества. Силуэты одежды выглядели как живые, казалось, стоит коснуться одного – и оживет армия призраков.
Таможенница явилась бесшумно, неся вешалку. На плечиках болталась куртка черной кожи с накладными карманами на груди и на шлицах, сшитая по армейскому образцу. Под ней висел толстый свитер с высоким горлом, разделенным зиппером, черное галифе, портупея с широким ремнем, юфтевые сапоги и летный шлем. Суконная рубаха с косым воротом, портянки и кальсоны на завязках довершали гардероб. От лощеной кожи и доброго сукна исходила приятная сила, форма околдовывала и звала принять.
– А где плащ и галоши? – упрямо спросил Тимур.
– Пришлец торопливый! – Старуха ухмыльнулась. – Старье скидывай, плату давай, некогда мне.
О брюках и рубашке жалеть было нечего, но вот свитер и кожанка Федора, как с ними быть? А приятель виноват больше всех, шарф уже потерян, и остальное – не жалко.
– Отвернись.
– Ишь, нежные пошли… – проскрипела старая, но все же отвернулась, показав скрюченную спину.
Тимур перепрятал главное достояние, и уже не спеша – деньги.
– Хозяйка, а подвал далеко уходит?
– Выхода нет.
– А может, поискать? Я тебе всю колбасу отдам и даже бутылку виски. Ну, как? Покажешь выход, бабушка?
– Его нет.
Тимур покорно скинул Федькину кожанку.
Когда последняя одежда пала, старуха подобрала ком и понесла в темноту.
Обновка пришлась как нельзя впору и сидела так, словно шили специально на него. Тимур даже вспомнил, как накрутить портянку, чтобы нога окуклилась. Полотняная рубаха льнула к телу, поясной ремень схватил надежно, а два плечевых укрепили спину. Сапоги новенько скрипели, шлем залихватски сел на затылок. Стало тепло и удобно, озяблость последних суток покидала тело, даже болячки затихли. И без зеркала было ясно: он выглядит внушительно, прямо-таки боец-молодец.
Старуха вернулась и уставилась, неодобрительно хмыкая.
Тимур игриво подмигнул:
– Эй, таможня, как сидит?
– Таможню прошел. Ты во Внутри, пришлец…
Наглое торжество, что хорош собой, бодр, силен и красив, как античный бог, только потому что напялил форму, лопнуло, обнаружилась пустота. Вопреки разуму и логике Тимур вдруг поверил, что действительно попал в чуждый мир, про который знал только, что из него выхода нет. И форма не спасение, а приговор. Это не игра, это навсегда, он в Треугольнике…
– Плату давай.
Тимур сунул упаковку колбасы.
– Спасибо, что помогли, – сказал он в печали. – Простите, что я вас там…
Нежно распахнув пластик, старуха втянула костлявым носом аромат, бережно подцепила кусочек и вернула остальное.
– Оставь, тебе еще много чего…
Тимур механически сунул еду в карман:
– Я могу идти?
– Глупый мальчишка, – вдруг по-доброму буркнула бабка.
– Что, простите?!
– Зачем ты пришел?
– Купить кое-чего для офиса… На это всех ловят?
– Каждому свое… Погоди-ка, так ты купец?
– Да какой купец, менеджер отдела закупок.
Таможенница вытаращила глаза так, что серые зрачки выкатились наружу, и только выжала:
– Значит, ты?..
Что хотела сказать, осталось неизвестным, потому что занемогла от хохота так, что шевелюра затряслась одуванчиком. Кое-как успокоившись, она отерла сопли и заявила:
– Так тому и быть.
– Уважаемая, помогите мне в виде исключения. Вы же здесь все ходы знаете. Помогите, мне домой охота. А я уж отблагодарю…
Таможенница опять посмотрела волком:
– Каждому свой удел. Что поищешь – то и сыщешь. Теперь уходи.
Дверь таможни захлопнулась с оскорбительным грохотом.
Оправив ремни, как заправский лейтенантик, Тимур двинулся на показ Машке.
Но ее нигде не оказалось. Ни за кучей щебня, ни в других уголках двора. Тимур тщательно обыскал и облазил все. Бешеная исчезла бесследно.