Знаменитостью Фрэнсис стал неожиданно и довольно слабо представлял себе пределы допустимого. На другой день он поймал несколько мух, вившихся над кучкой несвежего собачьего дерьма, и втянул в рот целую пригоршню. И снова ему польстил вздох аудитории. Другое дело, что мухи, возившиеся в дерьме, несколько отличались от перепачканных медом муравьишек. Развлечение с муравьями было забавным, а вот поедание мух показалось зрителям чем-то вроде отвратительной патологии. Фрэнсиса начали называть говноедом и навозным жуком; кто-то подложил ему дохлую крысу в коробку с завтраком. На уроке биологии, едва миссис Краузе вышла из класса, Хьюи с дружками забросали его внутренностями препарированных ящериц.

* * *

Фрэнсис скользнул взглядом по потолку. Слабый поток воздуха от престарелого вентилятора шевелил полоски клейкой ленты для ловли мух. Матери у него не было, и Фрэнсис жил с отцом и его подругой в квартирке, пристроенной к помещению заправочной станции. Окна спальни выходили на плотные заросли шалфея. Дальше торчала сточная труба городской очистной станции, за которой образовалась огромная свалка, а с другой стороны простирались красные земли, где по ночам продолжали испытывать Бомбу. Один раз Фрэнсис ее видел. Ему тогда было восемь. Проснувшись от страшного ветра, швыряющего перекати-поле о стены заправочной станции, он встал на кровать и приник к маленькому окошку, решив, что застал восход. На востоке, отсвечивая неоновыми всполохами, в воздух взмыл призрачный кроваво-красный шар на тонком дымном столбе. Фрэнсис завороженно смотрел в окно, пока не почувствовал жуткую боль в глубине глаз.

Интересно, сколько сейчас времени… Часов у него не было – зачем? Учителя на него внимания не обращали. Пришел – хорошо, не пришел – никто и не заметит. Он прислушался: в соседней комнате работал телевизор. Стало быть, Элла не спит. Подруга отца была огромной глыбой жира с толстенными, раздутыми от варикоза ногами. Целыми днями валялась на диване.

Фрэнсис проголодался и тут же вспомнил: он – не человек, а насекомое. Мысль его удивила и словно подстегнула. Старая кожа сползла с его рук и повисла на… на плечах? У него точно есть плечи? Одним словом, она теперь висела словно мятая простыня. Он хотел окончательно скинуть оболочку, сбросить ее на пол и рассмотреть сверху. Интересно, сохранилось ли в этой кучке лицо – усохшая маска с дырками для глаз?

Надо встать на ноги. Оттолкнуться от стены? Ловкости не хватало: лапки подергивались во всех направлениях, кроме нужного. Он напрягся изо всех сил и вдруг ощутил, как тяжело раздулась нижняя часть живота. Попытался сесть, и из дальнего конца тела с шипением вырвалось газообразное облако. Как будто автомобильная покрышка спустила: пффф… Между задних лапок разлилось странное тепло. Фрэнсис скосил глаза вниз как раз вовремя: в воздухе пробежала мерцающая рябь, вроде той, что поднимается над раскаленной солнцем дорогой.

Ого, значит, насекомые тоже умеют пускать ветры? Хотя, возможно, так у них происходит испражнение. Пока судить было сложно, и все же он по-прежнему чувствовал сырость между задних ножек. Фрэнсис задрожал от хохота, ощутив, как задвигались тончайшие и в то же время исключительно прочные пластинки на спине, сдавленные складками отмершей человеческой плоти. Это еще что? В любом случае пластинки были частью его тела, и Фрэнсис мог ими шевелить, словно руками. Только это были не руки.

А вдруг кто-то зайдет проверить, чем он тут занимается? Например, Элла. Постучится, потом сунет голову в дверь. О, как она завизжит! Разинет пасть так, что двойной подбородок сложится вчетверо, а поросячьи, близко посаженные глазки выкатятся от испуга. Нет, Элла не заглянет – вот еще, подниматься с дивана! Фрэнсис на минуту замечтался: выйти бы из комнаты, перебирая всеми шестью ногами, пройти мимо подруги отца. Тут она точно заорет, передернувшись от страха. Глядишь, еще копыта откинет от сердечного приступа… Фрэнсис представил задыхающиеся крики Эллы, вообразил, как мерзко посереет ее кожа под густым макияжем. Веки задергаются, глаза закатятся…

Он выяснил, что может перемещаться, приподнимаясь всем телом вверх и вбок, и медленно пополз. Добравшись до края койки, задумался: что делать после того, как Эллу хватит инфаркт? Допустим, он выходит под жаркое солнце Аризоны и останавливается прямо посреди шоссе. Перед ним возникла яркая картинка: машины виляют с визгом покрышек, пытаясь не зацепить его, орут гудки, грузовики влетают в телеграфные столбы, зеваки вопят от ужаса. Какого черта, что это за хрень! Водители хватаются за дробовики… Стоп. От шоссе надо держаться подальше.

Не пробраться ли к дому Эрика Хикмана? Можно скрыться у него в подвале и дождаться приятеля. Эрик был тощим семнадцатилетним парнем с россыпью выпуклых родинок на лице. Едва не из каждой торчало несколько кучерявых волосинок – прямо как на лобке. Ко всему прочему приятель отрастил жидкие черные усики, утолщавшиеся к углам рта, как у сома-усача, из-за которых и заработал в школе кличку «вагинач». Фрэнсис иногда ходил с ним в кино – кстати, вместе они смотрели и картину Винсента Прайса «Муха», а «Они!» – даже два раза. Последний фильм Эрик особенно любил – едва не обмочился, когда наступила развязка. Вагинач был парнем неглупым – прочел всего Микки Спиллейна. Наверняка он поможет Фрэнсису спланировать будущее и раздобудет чего-нибудь пожевать – тортик или кекс. В животе тут же заурчало.

За дверью раздался шум, и Фрэнсис услышал (вернее – ощутил), что в гостиную вошел отец. Каждый шаг Бадди Кея отдавался легкой вибрацией железной койки и дуновением сухого горячего воздуха. Толстые алебастровые стены заправочной станции неплохо поглощали звук, и Фрэнсис раньше не мог разобрать ни слова, если отец разговаривал с Эллой в соседней комнате. Теперь же он не то чтобы слышал, но чувствовал, что говорит Элла и что отвечает ей отец. Их голоса вызывали колебания воздуха, которые отлично расшифровывала антенна на макушке нового Фрэнсиса. Голоса звучали ниже, чем он воспринимал человеческим ухом, и как-то искаженно – словно под водой, однако Фрэнсис все прекрасно понял.

– Между прочим, в школу он не пошел, – заявила она.

– В смысле? – переспросил Бадди.

– В прямом смысле. Все утро проторчал дома.

– Он встал?

– Откуда мне знать?

– Ты к нему не заглядывала?

– Ты же знаешь – у меня болят ноги.

– Корова ты ленивая, – пробормотал отец, направляясь к двери сыновней спальни.

Каждый шаг подавал на антенну Фрэнсиса сигнал тревоги, перемешанной с удовольствием. Он уже балансировал на краю кровати. Прежняя оболочка осталась лежать бесформенной массой на середине койки, напоминая спущенную надувную лодку из плоти и крови, и Фрэнсис остановился, цепляясь за железный бортик, проходящий вдоль кровати. Сделал попытку передвинуться еще на дюйм-другой, не представляя, как спуститься на пол, и опрокинулся. Старая человеческая кожа зацепилась за его ножки и тянула назад. Шаги отца уже приближались к порогу. Фрэнсис рванулся вперед, придя в ужас от мысли, что Кей-старший обнаружит его в самом что ни на есть беспомощном положении – на спине. Отец его не узнает. Наверняка кинется за ружьем, висящим на стене в гостиной. Один выстрел – и составленное из многочисленных долек брюхо Фрэнсиса лопнет, выбросив фонтан бело-зеленых внутренностей.