Когда он очередной раз дернулся к краю кровати, старая кожа слезла окончательно, издав громкий треск – словно простыня порвалась. Фрэнсис свалился на пол, перевернувшись на лету, и пружинисто, грациозно приземлился на все шесть лапок. Подобной ловкости за ним в прошлой жизни не наблюдалось.

Спустившись с кровати, он оказался спиной к двери. Времени на размышления не было. Наверное, поэтому его лапки начали жить собственной жизнью. Фрэнсис резко повернул свое узкое пятифутовое тело, забирая задними ножками вправо, передними – влево. Тончайшие пластинки на спине – щитки? – странно затрепетали, и он на долю секунды вновь задумался об их предназначении. Отец встал под дверью, крикнув:

– Какого черта ты там делаешь, недоносок? А ну выметайся в школу!

Дверь с треском распахнулась. Фрэнсис попятился назад, оторвав от пола пару передних лапок, и быстро защелкал жвалами – словно машинистка выдала дробь на клавиатуре. Бадди остановился в дверном проеме, держась за ручку, и его взгляд упал на прижавшуюся к полу фигуру преобразившегося сына. Кровь мигом отхлынула от костлявого усатого лица, превратив его в восковую маску.

Бадди издал высокий пронзительный визг, ударивший в антенну Фрэнсиса подобно вспышке электрического разряда. Фрэнсис и сам заверещал; впрочем, звук, вырвавшийся из его рта, ничем не напоминал человеческий голос. В комнате словно встряхнули тонкий алюминиевый лист – таким вибрирующим, абсолютно нечеловеческим получился крик.

Он не видел выхода. Два окошка над кроватью находились высоко и были слишком малы – узкие амбразуры не больше фута в высоту. Испуганный взгляд Фрэнсиса на миг задержался на кровати: сбившиеся простыни мятой кучкой лежали в ногах постели и были покрыты чем-то вроде слюны, наполовину их растворившей. Они на глазах теряли форму, темнея и превращаясь в курящуюся дымком массу.

Середина матраца просела; в образовавшейся впадине лежала его сброшенная плоть, напоминая расстегнутый по всей длине комбинезон. На отца Фрэнсис не смотрел, уставившись на пустой рукав от своей руки – сморщившуюся длинную перчатку телесного цвета с запавшими внутрь пальцами. Пена, залившая простыни, медленно стекала к его бывшей оболочке, и та уже начинала покрываться пузырями, исходя призрачным паром. Фрэнсис вспомнил, как выпустил зловонное облако из задней части тела, после чего ощутил едкую влагу между задней парой ножек. Значит, это его работа!

Стены спальни тяжело содрогнулись, и он отвел взгляд от кровати. Отец, разбросав ноги, лежал на полу. В гостиной возилась Элла, пытаясь подняться с дивана. Ожидания не оправдались – подруга отца не посерела и не схватилась за сердце, – лишь окаменела, увидев Фрэнсиса, и теперь смотрела пустыми глазами в одну точку. В руках она сжимала утреннюю бутылку колы, так и не успев донести ее до рта.

– О господи, – ошеломленно пробормотала Элла. – Это еще что?

Кока-кола медленно потекла из бутылки ей на грудь, однако толстуха ничего не замечала.

Фрэнсису следовало уйти, и путь наружу был всего один. Он затрусил к выходу, беспорядочно перебирая ножками. С непривычки забрал слишком сильно вправо, стукнулся о косяк и переполз через неподвижное тело отца. Пошел дальше, пробираясь между диваном и кофейным столиком, держа курс на сетчатую дверь. Элла предупредительно закинула ноги на диван, дав ему пройти, и тихо зашептала себе под нос – так тихо, что ее вряд ли кто расслышал бы. Впрочем, чуткая антенна Фрэнсиса, покачиваясь, улавливала каждое слово.

– И из дыма вышла саранча на землю, и дана была ей власть, какую имеют земные скорпионы, и сказано было ей, чтобы не делала вреда траве земной, и никакой зелени, и никакому дереву…

У двери Фрэнсис остановился, прислушиваясь.

– …а только одним людям, которые не имеют печати Божией на челах своих; и дано ей не убивать их, а только мучить пять месяцев, и мучение от нее подобно мучению от скорпиона, когда тот ужалит человека. В те дни люди будут искать смерти, но не найдут ее, пожелают умереть, но смерть убежит от них…

Фрэнсис невольно содрогнулся; слова Эллы потрясли и взволновали его. Он оперся передними ножками о дверь, распахнул ее и выполз в знойный слепящий день.

2

Свалка простиралась на добрых полмили – сюда сбрасывали мусор из пяти окрестных городов. Сбор отходов был главным бизнесом Каллифоры. Едва ли не половина мужчин города работали мусорщиками, а каждый пятый служил в радиологической армейской бригаде, расквартированной в лагере в миле к северу от дома Фрэнсиса. Остальные сидели дома, смотрели телевизор и поедали замороженные обеды, расплачиваясь за них продовольственными талонами. Отец Фрэнсиса был редким исключением – у него имелось собственное дело.

Бадди гордо называл себя предпринимателем и вынашивал идею, способную, по его расчетам, изменить лицо заправочного бизнеса. Речь шла о самообслуживании. То есть ты даешь возможность клиенту самому заправить бак своей чертовой машины, а денег с него берешь не меньше, чем при полноценном сервисе.

Спустившись в мусорную канаву, Каллифору, возвышающуюся на скалистом плато, уже и не увидишь. Сползший вниз Фрэнсис бросил взгляд на кромку высокого склона и различил единственный знакомый ориентир – верхушку огромного флагштока, установленного перед заправкой отца. Флаг считался самым большим в штате. Его полотнищем запросто можно было прикрыть кабину могучей фуры, а ветру просто не хватало силенок, чтобы развернуть тяжелый флаг во всю ширину. Фрэнсису лишь раз довелось увидеть, как он развевается, – во время шторма, разбушевавшегося над Каллифорой после взрыва Бомбы.

У папаши было навалом всякого армейского барахла. Если случалось выходить из офиса, например, глянуть на перегретый мотор какого-нибудь джипа, он набрасывал поверх футболки армейскую куртку, на левой стороне которой покачивались сверкающие медали, приобретенные в ломбарде. Впрочем, форму Кей-старший заслужил честно, на Второй мировой. Войну отец любил.

«Ничто не сравнится с бабой, которую ты поимел в стране, только что втоптанной твоими сапогами в грязь», – как-то разоткровенничался он, подняв банку «Буллхорна», словно чокаясь, и его слезящиеся глаза блеснули от теплых воспоминаний.

Фрэнсис спрятался в куче мусора, втиснувшись в мягкую норку между разбухших пластиковых пакетов, и принялся тоскливо ждать воя полицейских сирен. Прислушивался – не раздастся ли над свалкой страшный гул вертолета. Его антенна выпрямилась, настороженно ходя из стороны в сторону. Однако патрульные машины так и не появились, и ни один вертолет над его убежищем не промелькнул. Пару раз Фрэнсису послышался рокот грузовика, пробирающегося по грунтовке между кучами отбросов, и он отчаянно забивался глубже, вжимаясь в мусор так, что наружу торчала лишь антенна. Впрочем, пока его никто не беспокоил. Движение в этой части свалки было совсем небольшим; до центра переработки мусора – полмили, а основная деятельность шла именно там.

Через некоторое время, решив убедиться, что его не окружили, Фрэнсис вскарабкался на одну из огромных куч. Оцепления не просматривалось, однако он не желал долго торчать на открытом месте. Отвесные лучи солнца пришлись ему не по душе. Постояв пару минут на жаре, человек-насекомое ощутил одуряющую вялость, словно только что вышел из наркоза. В дальней стороне свалки, где канава сужалась, стоял трейлер на бетонных блоках вместо колес, и Фрэнсис спустился со своей горы, направившись к новому укрытию. Видимо, трейлер пуст? Так оно и вышло. Под его днищем сгустилась замечательная прохладная тень. Нырнув между блоков, он сразу освежился – будто в озере выкупался.