– Быстрей шевелись, – поторопил меня другой голос.

Сильные руки помогли сползти с нагретого за ночь ложа. Спотыкаясь и натужно кряхтя, я встал.

Парень лет двадцати, белозубо улыбнувшись, помахал ножом у меня под носом. Решив, что старый хрыч угрозы не представляет, убрал клинок в ножны.

– Кто такой? Куда едешь? – отрывисто спросил он.

– Крестьянин я, домой еду… – ответил я, виновато пожав плечами, украдкой посмотрев по сторонам.

Лошадь, которую я уже считал своей, спокойно, безо всяких записей седлал, то есть запрягал второй разбойник, казавшийся мне ровесником (не тому возрасту, на который я выглядел, а тому, что был на самом деле). Попутно он осматривал поклажу.

«Вот сволочи!» – ругнулся я мысленно. Не иначе попался разбойникам. Или – крестьянам, что иногда шалят на дороге…

– А где же у тебя дом-то, крестьянин? – поинтересовался обладатель веселого голоса, а потом без предупреждения ударил меня кулаком в живот: – Врешь, скотина!

Я упал и правдоподобно застонал, показывая, как мне больно, а обидчик, беззлобно спросив: «Куда же ты едешь, если дальше ехать некуда?» – пнул носком сапога под ребра.

«Вот гад!» – думал я, катаясь по земле, пытаясь сдержать крик, – зацепил по ребру, ушибленному проклятым кузнецом. Зато, пока катался, успел увидеть еще одну фигуру, стоящую чуть в стороне.

– Хватит! – услышал я женский голос.

Судя по властному тону – атаманша. Редкость, конечно, но бывает, что баба в атаманах ходит. По голосу судить – не старая. Лет… двадцать, от силы – двадцать пять.

Я замер, поджал под себя руки и ноги и, тихонько поскуливая, поднял голову, пытаясь рассмотреть – что тут такое?

Женщина была на расстоянии двадцати шагов, да еще и с луком в руках.

– Лазутчик он, – уверенно заявил молодой. – Чего его жалеть?

– Если лазутчик, нужно допросить, – подтвердил второй, оставляя мои пожитки и направляясь к нам: – Нужно поспрашивать, кто его послал, зачем.

– Допрашивайте, а потом прирежьте, – жестко сказала женщина.

«Добрая девушка! – хмыкнул я про себя. – Как бы к ней приблизиться?»

– Лазутчик я, лазутчик… – забормотал я, принимаясь елозить по земле, как испуганная гадюка. Увильнув от очередного пинка, подполз к атаманше и схватил ее за ноги: – Не убивайте меня, милая госпожа, все расскажу…

Женщина, гадливо морщась, попыталась отпихнуть меня ногой:

– Пшёл вон, тварь!

– Ну чего ты нам скажешь? – поинтересовался молодой и пнул меня в бок. Гаденыш!

Когда мужчины склонились надо мной, я распрямился, как сжатая до предела тетива…

С атаманшей пришлось возиться – вырывалась и царапалась, а бить ее кулаком я пока не стал. С трудом, но удалось уронить на землю и связать руки тетивой, срезанной с ее собственного лука.

Пока возился с фрау, зашевелились мужчины. «Старею», – снова подумал я, разыскивая веревку. С полгода назад она бы не понадобилась. Полежали бы часок-другой, а я бы за это время успел многое сделать. Увязав пленников, усадил их рядышком и сел напротив. Посмотрев на лицо атаманши, отвел глаза…

– Что, нравлюсь? – спросила она с вызовом.

Я промолчал. Девушка когда-то была красивая. Когда-то, потому что кто-то довольно умело ее изувечил – рот разрезан едва ли не до ушей, а вместо носа торчат две черные дыры.

– И что же мне с вами делать? – вздохнул я, стараясь не смотреть на жуткие шрамы.

– Да пошел ты… – отозвалась атаманша.

– Подожди-ка, – вдруг выкрикнул пожилой. – Руки-то у тебя…

Чего он там разглядел? А, следы кандалов. А ведь и поносил-то всего ничего… Ухмыльнувшись краешком рта, поправил рукава и показал на ноги:

– Там тоже.

– Свежие, – кивнул с пониманием пожилой. – Беглый?

– Беглый. С серебряных приисков.

– Колодник! – улыбнулся пожилой и продекламировал: – Стенка, балка, потолок, позолоченный замок…

– Чтоб замочек нам открыть, нужно кое-что добыть… – ответил я и поинтересовался: – Какой «инструмент»?

– Раньше гвоздиком был. Ну теперь ножницы. А он, – кивнул на молодого, – вообще без профессии.

Ножницы, они же ночные парикмахеры, что стригут прохожих.

– Я – стрелка, – с гордостью сказала женщина. – Но можно – Марта.

Вона! Целая стрелка! Я знал (узнаешь, если всю жизнь якшаешься с головорезами и жуликами!), что стрелкой именуется наемный убийца, предпочитающий бить жертву из лука. Есть арбалетчики-стрелочники, но они ценятся ниже. Кстати – хоть мужчину, хоть женщину, но убивца будут звать стрелкой безо всякого уничижительного значения.

Понятно, почему верховодит баба. Наемный убийца ценится выше, нежели грабитель или разбойник (но ниже, чем вор-домушник или медвежатник).

– А ты? – цепко посмотрел на меня «парикмахер».

– «Перышко». А вообще, по жизни – драбант, ландскнехт… Кто там еще? В общем, наемник, – представился я, перечислив все «титулы». И чтобы сразу ответить на вопросы, которые еще не заданы, пояснил: – «Слово» знаю, потому что друг сказал.

– И друг у тебя в силе, коли наемнику «слово» доверил, – хмыкнула атаманша.

– Вроде того, – согласился я, еще не решив – стоит ли им говорить о друге-короле.

– Может, развяжешь? – поинтересовался пожилой.

– Хм… – покачал я головой. – Может – и развяжу. Но потом…

– Не доверяешь? – спросила Марта без обиды.

– Есть немного, – кивнул я. – А вы бы доверились? То, что «слово» знаете, еще ни о чем не говорит. Может, поймали какого бедолагу. Под пытками все расскажешь…

Молодой, услышав последнюю фразу, гордо простонал:

– Я и под пыткой не скажу.

– Глупый ты, жизни не видел, – усмехнулся пожилой. – На дыбе не висел. А если бы тебя на «кобылу» посадить, соловьем бы запел.

– Какую кобылу? – не понял парень.

– У наемника спроси…

– А ты откуда знаешь? – удивился я. – Сидел?

– Сам, слава Богу, на «кобыле» не ездил, – покачал головой пожилой, – но видел. Я в рудниках господина Флика шесть лет кайлом махал, пока серебра под свой вес не нарубил. Хорошо, тощий был, а не то еще лет на пять хватило бы.

– И «гнома» синего помнишь?

– Кто ж его, падлу, забудет? У нас тут много таких бродит, кто ему глотку жаждет перегрызть. А у меня мечта – найти господина обер-берг-мастера да серебром его досыта накормить. Чтобы и в пасть породы насовать, и в задницу.

– Ладно, – кивнул я и стал разрезать веревки.

Пожилой сразу же захлопотал вокруг парня. Атаманша, намочив платок в ближайшей луже, приложила к посиневшему лбу.