Короче, г-н Ксименестр разорился на этом, несмотря на свой многообещающий дебют. Что делать? У кого еще занять денег на подарки – сумочку, полускутер и проигрыватель, – которых, как он знал, ждали от него домочадцы после некоторых весьма прозрачных намеков за столом? Проходили дни, все ярче разгорались от предвкушаемого удовольствия глаза, и начинал весело падать снег. Г-н Ксименестр пожелтел лицом и надеялся заболеть. Напрасно.

Утром 24 декабря он вышел из дому, напутствуемый тремя поощрительными взглядами. Ежедневный обыск, который осуществляла г-жа Ксименестр, пока не обнаружил драгоценных, столь ожидаемых пакетов. «Не очень-то торопится», – думала она с некоторой колкостью, но без малейшего беспокойства.

На улице г-н Ксименестр трижды обмотал лицо шарфом, и этот жест навел его на мысль об ограблении. Которую он, к счастью, немедленно отверг. Направился своей медвежьей, медлительной и добродушной походкой к уличной скамье, рухнул на нее, и вскоре снег превратил его в айсберг. Мысль о трубке, о кожаном портфеле и о красном галстуке (впрочем, не пригодном для носки), которые, как он знал, ждут его дома, довела его скорбь до предела.

Мимо прошло вприпрыжку несколько краснолицых прохожих, таща по пакету на каждом пальце – отцы семейств, достойные этого наименования. В двух шагах от г-на Ксименестра остановился лимузин. Оттуда выпорхнуло сказочное создание с двумя шпицами на поводке. Но г-н Ксименестр, хоть и любитель прекрасного пола, взглянул на красотку без малейшего интереса. Потом его глаза поблуждали по собакам и вдруг вспыхнули ярким пламенем. Избавившись от сугроба на своих коленях, он поспешно выпрямился и испустил радостное восклицание, приглушенное снегом, обвалившимся со шляпы ему на глаза и шею.

– В собачий приют! – вскричал он.

Приют оказался местом довольно мрачным, полным грустных или возбужденных собак, которые немного испугали г-на Ксименестра. Наконец он остановил свой выбор на псине довольно неопределенной породы и масти, но у которой, согласно расхожему выражению, были добрые глаза. А г-н Ксименестр догадывался, что ему потребуются бесконечно добрые глаза, чтобы заменить сумочку, проигрыватель и скутер. Он немедленно окрестил свое приобретение Медором и, держа его за веревку, вышел на улицу.

Радость Медора немедленно превратилась в исступленное буйство, передавшееся и г-ну Ксименестру (помимо его воли), изумленному собачьей мощью. Он протащился за псом несколько сотен метров прыткой рысью (поскольку выражение «бежать» уже давно не могло прилагаться к г-ну Ксименестру) и в конце концов врезался в какого-то прохожего, прорычавшего что-то насчет «мерзких тварей». Несшийся, как водный лыжник, г-н Ксименестр уже прикидывал, что, может, лучше было бы выпустить веревку и вернуться домой. Но тут Медор, чья желтовато-грязная шкура была вся обсыпана снегом, затявкал, восторженно метнулся к нему, и г-н Ксименестр подумал, что на него уже давно так не смотрели. Его сердце не устояло. Он вгляделся в карие глаза Медора, и его голубой взор на секунду озарила несказанная нежность.

Медор очнулся первым. Вновь ринулся вперед, и гонка возобновилась. Г-н Ксименестр смутно подумал об анемичном бассете, соседе Медора, на которого даже не посмотрел, полагая, что собака должна быть большой. Теперь же он буквально летел к дому. Они остановились только на минуту, в кафе, где г-н Ксименестр проглотил три порции грога, а Медор три кусочка сахара – угощение сердобольной хозяйки: «Бедный песик, в такую погоду и без попонки!» Г-н Ксименестр, тяжело пыхтя, ничего не ответил.

На Медора сахар произвел укрепляющее воздействие, так что в дверь квартиры Ксименестров позвонил уже самый настоящий призрак. Г-жа Ксименестр открыла, Медор влетел внутрь, а г-н Ксименестр, рыдая от усталости, упал в объятия супруги.

– Это еще что такое? – вырвался крик из груди г-жи Ксименестр.

– Медор, – пролепетал г-н Ксименестр и в отчаянном усилии добавил: – С Рождеством, дорогая!

– С Рождеством? С Рождеством? – поперхнулась г-жа Ксименестр. – Что ты этим хочешь сказать?

– Сегодня ведь двадцать четвертое декабря! – воскликнул г-н Ксименестр, придя в себя благодаря теплу и безопасности. – Ну, так я тебе на Рождество… всем вам, – поправился он, поскольку из кухни, вытаращив глаза, выскочили дети, – дарю Медора! Вот!

И он решительным шагом вошел в свою комнату. Но немедленно рухнул на кровать и вооружился своей трубкой времен Первой мировой, про которую любил говаривать, что она «видала виды». Набил ее дрожащими руками, раскурил, сунул ноги под стеганое одеяло и стал ждать атаки.

Почти тотчас же в комнату ворвалась г-жа Ксименестр, бледная (прямо жуть – уточнил про себя г-н Ксименестр). Его первым побуждением было зарыться под одеяло – рефлекс окопника. Наружу торчал только клок редких волос да струился дымок из трубки. Но и этого хватило для гнева г-жи Ксименестр.

– Ты можешь мне сказать, что это за пес?

– Полагаю, что-то вроде фламандской овчарки, – донесся слабый голос г-на Ксименестра.

– Что-то вроде фламандской овчарки? – Ярость г-жи Ксименестр поднялась тоном выше. – А ты знаешь, что твой сын ждет на Рождество? А твоя дочь? О себе самой я уж не говорю… Но они? И ты собираешься всучить им эту кошмарную зверюгу?

Тут как раз вошел Медор. Вспрыгнул на постель г-на Ксименестра, улегся рядом и положил морду ему на голову. На глаза его друга навернулись слезы нежности, к счастью, скрытые одеялом.

– Это уж слишком, – решила г-жа Ксименестр. – Ты уверен хотя бы, что эта тварь не бешеная?

– В таком случае вас будет двое, – холодно ответил г-н Ксименестр.

Ужасная реплика привела к немедленному исчезновению г-жи Ксименестр. Медор облизал своего хозяина и заснул. В полночь супруга и дети ушли на полуночную мессу, не предупредив г-на Ксименестра. Без четверти час его охватило легкое чувство беспокойства, и он решил вывести Медора минут на пять. Обмотался своим большим кашне и медленным шагом побрел к церкви, а Медор по пути обнюхивал все подворотни.

Церковь была переполнена, и г-н Ксименестр напрасно попытался толкнуть ее дверь. Так что он стал ждать снаружи, под снегопадом, подняв шарф до самых глаз и слыша доносившиеся из-за двери песнопения добрых христиан. Медор так сильно дергал за веревку, что г-н Ксименестр в конце концов сел на ступени и привязал ее к своей ноге. Мало-помалу холод и пережитые страхи сковали оцепенением его взбудораженный ум, так что он уже не слишком понимал, что тут делает. И был немало удивлен волной проголодавшихся верующих, которая вдруг хлынула на него из церкви. Не успел он встать и отвязать веревку, как чей-то юный голос уже воскликнул:

– О, какая милая собачка! Ах, бедняга!.. Погоди-ка, Жан-Клод.

И на колени опешившего г-на Ксименестра упала пятифранковая монета. Он встал, что-то лепеча, и тот, кого звали Жан-Клодом, тоже взволнованный, дал ему другую монету, посоветовав весело провести Рождество.

– Но… – пробормотал г-н Ксименестр, – да будет вам…

Известно, до какой степени может быть заразительным сострадание. Все или почти все прихожане, выходившие из церкви через ее правое крыло, подавали г-ну Ксименестру и Медору свою лепту. Засыпанный снегом, ошалевший, г-н Ксименестр тщетно пытался их отговорить.