так думаю, либо имя его, либо титул. И демонстрировали — любят его, любили и любить будут, изнемогая от выпавшего им счастья.

Странно все так. Одет он был так же, как и все на Венере, с той разницей, что на лбу у него красовался прихваченный узкой лентой круглый металлический диск. После того как мои спасители кивком головы на меня указали — он тоже взглянул. Какая-то странная манера — не реагировать на тебя, пока ты, как объект из курса начертательной геометрии, не попал в систему координат. Кому она могла принадлежать? На Земле такое свойственно только двум категориям людей: лицу, наделенному особенной властью, или оккультному мудрецу.

Здешний мудрец по имени Джонг — или владыка, называемый джонгом, — внезапно проявил ко мне живой интерес.

Глаза у него великолепны, широко расставлены, взгляд ясный, очень печальный, преумный. Он какое-то время меня поразглядывал, слушая, насколько я понял, рассказ Дьюрана о моем ночном неожиданном появлении, пока не устал от этого дела. Тогда он сделал великолепный жест: легко взмахнул рукой — и ладонь грациозно замерла в воздухе. Ну да, перерыв на кофе; прения — после. Это, разумеется, было государственное лицо, не мудрец. Государственный деятель по имени Джонг.

Когда Дьюран закончил свой рассказ, Джонг серьезно и очень доброжелательно заговорил со мной (я отметил, что его дыхание пахло зеленым чаем и цветами). Я ответил, хотя и знал — никто тут не поймет моей речи, ни словечка. Джонг, несмотря на это, позволил мне здорово выложиться, не прервал ни разу. Я говорил, говорил, говорил, отчаянно жестикулируя; чего не мог изобразить мимикой — дополнял руками. Говорил в таком запале, словно в меня, точно в бочку с бензином, спичку бросили!

Джонг выслушал мою пылкую исповедь и широко улыбнулся. Терпелив он был. Но не как чиновник. Как человек. По-царски терпелив и внутренне настолько покоен, что, умри я на его глазах — пропори меня саблей или расшиби молнией, — ему все равно, он — в себе, о благе думает высшем. Я бы так и минуты не выстоял, даже начни передо мной кинозвезда распинаться. Не в моих силах стоять дураком и слушать чудные истории, особенно тогда, когда я не понимаю ни слова! Лицемерие какое-то, пусть даже с познавательной целью.

Джонг покачал головой и заговорил с остальными. Наконец его любопытство частично удовлетворили. Он ударил в гонг, стоящий на столе, обошел стол и приблизился ко мне. Очень внимательно осмотрел мой наряд, пробуя его пальцами, и поморщил губы недоуменно — никак не понимал, что это такое. Затем исследовал кожу у меня на запястьях, где она была наиболее светлой; осмотрел лицо… с опаской, но после моего разрешения глазами — потрогал волосы и даже, когда я широко улыбнулся, заглянул мне в рот. Зубы его, что ль, так взволновали? Эта процедура вызвала в памяти лошадиную ярмарку. Может, им нужна была первая лошадь? Здесь пока я ездовой транспорт не видел.

Я ждал, когда меня попросят побить копытом и показать иноходь. Но копыта мои их вовсе не интересовали. Вошел человек — вероятно, слуга. Он получил от Джонга какие-то указания и, трепетный какой-то, счастливый, разрумянившийся, как горячий пирог с черникой, без особой охоты прочь удалился. А осмотр моих достопримечательностей продолжался. Судя по жестам, присутствующие довольно долго говорили о моей бороде, вернее, щетине суточной давности. Растительность Карсона Нейпира далека от идеала — рыжевата, цвета имбирного эля, но клочковатая. Потому, чтобы выглядеть джентльменом, дома я брился регулярно, а в гостях — всякий раз, когда отыскивал соответствующие принадлежности в ванной у хозяев или не забывал свои.

Не скажу, что этот тщательнейший осмотр доставил мне удовольствие. Утешало только то, что производили его без намерения унизить меня или как-нибудь оскорбить. Кроме того, мое положение было настолько неопределенным, что я отказался от возникшего было желания открыто выразить свое негодование этакой бесцеремонностью со стороны Джонга.

Если б я еще что-нибудь понимал!

Хотели бы лошадь, я бы охотно первые пять минут поиграл с ними в лошадки, правда, на шестой кого-нибудь непременно лягнул — скорее всего в челюсть…

В дверь справа от меня вошел какой-то человек. Насколько я понял, его и позвал слуга, отправленный недавно.

Когда человек подошел поближе, я увидел, что он похож на всех остальных, — статный мужчина лет тридцати с одной вертикальной морщиной на гладком лбу, обязанной своему появлению сразу угаданной мною привычке все время хмуриться в глубоком раздумье, точно не один год переживал великое горе.

Многие люди не терпят однообразия, но для меня не может быть одинаковым то, что красиво. Что касается обитателей Венеры, они казались красивыми все, но каждый по-своему. Джонг долго рассказывал обо мне вновь прибывшему, чьи черные молодые волосы были схвачены в косицу, затем стал отдавать какие-то распоряжения. Закончив, Джонг приказал жестом следовать за собой, и вскоре я уже был в другой комнате на том же ярусе.

Вошел и чуть не ахнул… Боже мой святый! Я попал в библиотеку! Понимаете мое безмерное удивление? Эти книги… Книги, которые я боготворил еще на Земле… вдруг находят меня, пусть в ином месте да и сами они необычного вида, но это — книги, помилуйте. Ну, вот такая картина маслом.

Библиотека. Где? За миллионы миль от оставленного мною жилья человека. В ней — огромные окна, стулья, столы. Большую часть стен занимали тысячи полок с сотнями тысяч историй — просто мистика, кому сказать!

Три следующие недели были увлекательны и интересны. Все это время Данус, человек с косицей, на чьем попечении я оказался, учил меня языку; занятия мы перемежали с приемами вкусной и здоровой пищи. Он поведал мне многое о планете, ее обитателях и их истории.

Язык давался мне легко, но я пока воздержусь от описания всех подробностей. Их алфавит состоял из двадцати четырех букв, из них пять обозначали гласные. Насколько я понял, строение голосовых связок венерианцев не позволяло им артикулировать другие гласные звуки. Буквы при написании не делились на заглавные и строчные. Система пунктуации также отличалась от нашей и представлялась мне более практичной. Например, еще в самом начале предложения вы видели, что в нем содержится — восклицание или вопрос, ответ или повествование, как в испанском. Знаки, соответствующие запятой и точке с запятой, употреблялись в тех же случаях, что и у нас. Двоеточия не было вообще, чего там амбивалентничать, тут в ходу была односторонность движения: ты шел или туда, или обратно и никому ничего не пояснял.

Во время изучения