веранде. Все четверо с удивительным куражом преследовали меня, просто тащились от запаха крови.

Мои вопли, которые я издавал с периодом один вопль в три секунды, и одиночный крик девушки не остались не замечены — вскоре послышались голоса и массовый топот. Было слышно, как красавица направила подмогу в сад. Я надеялся, что они успеют прибежать прежде, чем меня пригвоздят к стене вместе с мечом, от которого я уже рук не мог оторвать, хотя намерение было, — третий дубль кончился. Я выдохся…

Дело в том, что даже Карсону Нейпиру, хорошо натренированному в Голливуде только на три полновесных дубля, четвертый и пятый было не потянуть. Я знал свои возможности. И потом — этот меч… уж не знаю, из чего его делали, как ковали. Поначалу ведь я и не понял… Он, знаете, весил, наверное, столько, сколько промышленный молот на заводе листопроката. И всякую секунду становился тяжелее. Непра-правильный был какой-то. Тут, видимо, на Амторе, кроме теории неравномерности расстояний существовала еще какая-нибудь теория неравновесности масс: масса в твоих руках произвольно то уменьшалась, то увеличивалась. Сейчас почему-то росла.

Ну, разумеется, я благодарил судьбу за то, что она предоставила мне возможность всерьез заниматься фехтованием в Германии и танцами — в Австрии. Я рубил — и отскакивал. Я был просто какой-то рубило, который работает мимо, и мастер скачка, вот тут — всегда в цель. Отскакивать в сторону, помня о тысяче градусов в круге — милое дело: куда ни скакни, всюду попал. Только щелкал да щелкал, так на треск изводился, как щелкун какой-то, что, очевидно, массу полезной энергии зря потерял…

Я добрался наконец до изгороди и сражался теперь, повернувшись к девушке своей могучей спиной. Она, очевидно, не сводила с меня глаз. Приварилась, думаю. Женщины частенько не сводили восторженных глаз с Карсона Нейпира, и не всегда такое бывало, когда он ходил в черном кожаном комбинезоне на заклепках с хвостом лисы вокруг горла. Даже когда был прилично одет и не кидал вызов косному обществу голливудских снобов. Трудно сказать, почему женщины награждали меня этими взорами, ведь всегда находились мужчины и глупее меня, и пестрее одетые. Очевидно, харизма. У меня очень сильная харизма. Очень страшная воля, которая иногда перебарывает здравый смысл. И болезнь справедливости.

Вот прямо заболеваю я, когда пять человек идут на одного. Ну четыре уже… А-ах!

Нет, теперь их уже оставалось трое, потому что четвертый противник сделал серьезный тактический промах в виде страшного выпада мечом мне в голову.

Я же, щелкунчик, вместо того чтобы отбить его, щелкнул в сторону — представил, что танцую в одноименном балете русского композитора Чайковского, и просто отпрыгнул. Он со своим инструментом и впилился в ограду. Я ринулся на него, как на главную мышь в генеральской треуголке, и сам нанес скользящий, от плеч, удар. Будто взял и заштриховал полтыщи градусов в их окружности.

Еще одного не стало. Покусителя. На честь. На мою мечту. Меч глубоко вошел в шею, перерезав какую-то вену, и как оттуда хлынет! Ну море разливанное.

Мало этого моря, окатившего чистую, гладкую древесину настила, так еще из-за его спины ко мне устремился следующий противник, а я еще из этого меч не вынул. В этом еще застрял…

Следующий-с. На выход, молодой человек, с вещами-с. Последний из трех. Нет, будет пра-правильнее сказать, предпредпоследний противник. Хотя я уже мог в принципе не драться — помощь приближалась.

Девушка была цела и, как я успел увидеть, совершенно невредима. Смотрела на меня, не шевелясь. Неужели никогда не видала героев? Как гипнотизировала.

Противник остановился как вкопанный.

Миг наблюдал за нами, переводя глаза с нее на меня, не понимал. А потом опять подобрался ближе, но поскользнулся на этой липкости…

Надо было только поднять чертов меч. Отжать эти бешеные сталепрокаты. Художественное литье. Я заорал и на крике из живота оторвал-таки эту тяжесть, не очень высоко поднял, как сумел, и под углом уронил прямо в лужу. На третьего. Прошу вас, третий.

Но для меня уж последний, я больше не мог.

Даже меч из него не вынул. Так перемахнул через ограду к себе на веранду. И только там упал.

Оглянувшись со скрипом, увидел, как отряд вепайянских воинов набросился на оставшихся двоих и ну рубить… На капусту. И что интересно: во время этой отчаянной, но тщетной попытки незнакомцев избежать смерти — орал только я. Тут, видимо, так честь не защищали. Делали это молча, с трагизмом. Они молчали, ни криков, ни воплей — ничего, кроме лязга оружия. Вепайяне тоже действовали молча. Казалось, что они были потрясены и испуганы, но их страх явно не был вызван сражением. В их движениях, в их молчании, в их последующих действиях было что-то странное. Они все время косились туда, на дверь, где было ее зеркало, где моя барышня, облик мечты…

После схватки быстро подняли тела пяти убитых, отнесли их к внешней ограде сада и, не поверите, без похорон и прощаний, как дрова, древесно-стружечную плиту, просто швырнули усопших в бездонный лес, до дна которого мой взор не проник ни разу. Одного, другого, третьего… Я только слышал, как мертвые люди падали. Как тюки с отслужившим бельем. Затем так же молча воины вышли из сада.

Было понятно, что ни они, ни девушка меня больше не видели. Я попытался представить себе, как они объяснили смерть троих противников еще до прихода отряда, но этого мне так и не довелось узнать. Объяснили, видимо, как-нибудь. В свете какой-нибудь новаторской теории о расслоении множеств или расползании одного трупа на копии. Это ж Амтор! Смысл этой истории стал мне ясен позже в свете последующих событий, но в тот день она осталась для меня полной загадкой.

Я думал, что услышу что-нибудь о происшествии от Дануса, но он об этом даже не упомянул, а меня самого что-то удерживало от расспросов — скромность, наверное, все великие воины обычно скромны. Но во всем остальном, что касалось жизни обитателей планеты, мое любопытство было безгранично. Я, наверное, частенько приводил Дануса в отчаяние, утомляя его бесконечными приставаниями. Как мог, оправдывал свой жадный интерес тем, что такие беседы позволяли мне практиковаться в языке. Данус же всегда тактично говорил, что для него беседы со мной — сплошное удовольствие. Кроме того, сам джонг обязал его рассказывать мне обо всем, что касается обычаев и истории вепайян. Чтобы я донес до других, передал, сохранил.

Бог ты мой, подумайте сами. Донес отсюда, с дерева, — и куда? До других?