Барни умел настраивать пианино и играть на нем. В те минуты, когда на море был штиль, они могли весь день напролет играть в четыре руки: Барни брал нижний регистр, Энни — верхний. Но жара и влажность пагубно влияли на инструмент. Он был изготовлен в Джексоне, штат Мичиган, и отличался очень хорошим звуком, вписывавшимся в акустику салона. Барни-то всю свою юность играл на пианино в салоне парохода, курсировавшего по Миссисипи. У него был абсолютный слух, но это нисколько не мешало ему играть даже на расстроенном пианино. Энни же такого выносить не мог.

— Барни, ты же лучший пианист как среди черных, так и среди белых, — сказал Энни.

— Ты мне зубы не заговаривай, парень. Это теперь моя шхуна и пианино мое, мать твою, помни это.

Еще издалека Энни заметил маленькую и, по всей видимости, слепую женщину, которая, казалось, шла именно к нему. Он решил так, во-первых, потому, что лицо ее было белым и сияло, как омытая дождем луна. Во-вторых, казалось, что ее слепота нисколько не мешает ей идти прямо к нему, словно ее, как корабль, кто-то направляет, помогая обходить препятствия.

— Капитан Долтри, — сказала женщина, едва не столкнувшись с ним.

— Что вам угодно? — спросил Энни.

Вблизи оказалось, что женщина значительно старше, чем виделось издалека.

Порывшись во внутренних карманах жакета, женщина извлекла на свет старую спичечную коробку из-под восковых спичек, используемых курителями трубок.

— Это вам.

— Матушка, я не курю, — попробовал отказаться от подарка Энни.

— Это не курить, — сказала старуха и мгновенно исчезла, словно отдала готовую вот-вот взорваться бомбу.

Тем не менее Энни не побоялся открыть коробку и нашел старого друга: мертвого таракана, его Демпси, высохшего и приобретшего бронзовый цвет. Рядом с прекрасно сохранившейся мумией лежала скрученная бумажка.

Толстые пальцы Энни развернули записку. Черными чернилами по-английски было написано: «Капитан, вас приглашают явиться в Дом Странных Грез, Соарез-стрит, Макао. Жду».

Во второй половине дня Энни сел на паром, отправлявшийся в Макао. Стараясь подавить тревогу, он думал, с какой же легкостью все черные замыслы воплощаются в этом пугающем городе — самом необузданном и свободном городе Азии, где могло случиться все, что угодно. В Макао азарт игры таился в каждом закоулке, прятался под маской равнодушия на лице каждого встречного. Макао находился лишь в сорока милях от Гонконга. Тем не менее он был полной противоположностью британской колонии. И если Гонконг делал вид, что живет по английским законам, то Макао откровенно демонстрировал беспечность и гедонизм, свойственные его хозяевам-португальцам. Он был средоточием самых отвратительных пороков. Любой европеец, вернувшийся домой с Востока со шрамами и богатствами, объяснял эти приобретения одним-единственным словом — «Макао».

Как шарику рулетки, Энни не нужно было утруждать себя выбором направления. Не успел он ступить на берег, как к нему подбежал мальчик лет десяти. У него были отрезаны уши (обычное проявление местной жестокости), ухватил его за локоть и повел по густо заполоненным людьми улицам. Через пять минут они подошли к Дому Странных Грез, но Энни не сразу увидел его, настолько он был сбит с толку многолюдьем улиц Макао.

Он стоял в дверях комнаты с будкой по обмену денег. Сидевший в ней человек также мог выдать деньги за проданные или отданные под залог часы, либо за ювелирные украшения, фотоаппарат — словом, любую ценность. Две девушки в ярких чонсамах (своеобразной униформе проституток) получали наличные за пару сережек. Девушек здесь было бесчисленное множество и на любой вкус. Все коротко стриженные. По всей видимости, согласно моде. Энни окинул взглядом комнату, наполненную спускавшимся сверху опиумным дымом и гомоном игроков. Многие из них были крайне бедны — кули и портовые рабочие, чьи тела выделялись особой жилистостью. Свои соломенные шляпы они небрежно побросали вдоль стены, их ставки ограничивались несколькими пенни. Бок о бок с ними играли крестьяне, приезжавшие в город раз в месяц повеселиться, солдаты-дезертиры, старики в старых шелковых одеждах, не пожелавшие подниматься на второй этаж. Этот этаж считался первым классом, и вход туда стоил два доллара. Безухий мальчик стоял на ступеньках лестницы, его худое лицо сияло, глаза в нетерпении смотрели на Энни.

Энни не обращал на мальчишку никакого внимания. Вслушиваясь в невнятный гул голосов, звон монет и шелест банкнот, он неспешно двинулся к столу. Стол был всего один, но зато тридцати футов длиной. Восемь помощников крупье — их называли «локи» — выстроились с одной стороны стола, подле каждого стоял кассир. Старший кассир и сам крупье, оба весьма преклонного возраста, почти как мифические божества, сидели в конце стола.

Пробираясь сквозь толпу, Энни задержал свое внимание на группе моряков-европейцев, плотно сгруппировавшихся у стола и выделявшихся преувеличенно агрессивными позами, словно они участвовали в некоем музыкальном представлении. Все они были в одинаково узких штанах, хотя представляли разные страны и сошли на берег с разных кораблей: двое французов в шапочках с красными помпонами, один голландец и, кажется, по парочке бошей, португальцев и шотландцев, насколько Энни мог догадаться. Все были с торговых кораблей, пьяные как свиньи, и спускали жалованье, окруженные кольцом очаровательных коротко стриженных маленьких женщин в чонсамах, которые трогали их в тех местах, которые были наиболее туго обтянуты штанами.

Моряки. Это чудесное слово заставило Энни улыбнуться.

Он любил наблюдать за игрой «фан-тан», но сам никогда не принимал в ней участия. Энни не играл в азартные игры. И в карты никогда не играл, и на лошадей не ставил. Да, верно, в тараканьих бегах участвовал, но это был особый случай, ведь он сидел в тюрьме и таким способом спасался от отчаянной скуки. Однажды, задолго до отсидки, он ставил на борзую собаку. Но это совсем другая, слишком длинная история.

Несмотря на полное воздержание от азартных игр, «фан-тан», как красивая игра, время от времени привлекал внимание Энни. Она манила своей простотой и непредсказуемостью.

Особый интерес вызывало отверстие в потолке, откуда богатые наблюдали за бедными. Энни задрал голову. Были хорошо видны лица людей, перевесившихся через перила. Отверстие было прямоугольным, вытянутым по всей длине стола. Находящиеся наверху помощники крупье в корзинах на длинных веревках спускали вниз ставки, сделанные игроками более высокого ранга. Здесь царил хаос. Возможно, это только казалось. Как только раздавался звонок, повисала тревожно-томительная тишина. Крупье поднимал серебряную чашу и начинал роковой отсчет. Корзины, как подстреленные птицы, с глухим стуком падали вниз, прямо перед ассистентами крупье. При этом каждая занимала свое место перед медной табличкой с цифрами «1», «2», «3», «4». За долгие годы использования в табличку въелись чернила, которыми делались метки на банкнотах. Корзины именно бросали, и броски эти обеспечивались упругой, как тетива, веревкой, какой пользовались дикари Новой Гвинеи для перепрыгивания через горные ущелья. Поэтому-то и казалось, что они падают. После этого помощник, как правило человек преклонного возраста, а иногда просто дряхлый старик, хватался за веревку и особо зычным голосом выкрикивал: «Фэн!», или «Клинг!», или «Куок!». Плюс еще кое-какие дополнительные детали. «Какие сладкие слова!» — подумал Энни.