Они обсудили пропорции, стили и материалы. Уилл, словно сошедший с ума дирижер, махал руками, набрасывая скетчи, показывая ей свои новые идеи. То присядет, изображая урну, которую он задумал поставить на этом месте, то вытянется, словно дерево, чтобы ей лучше было видно, как оно будет смотреться из дома. Обсудили и бюджет. «Не сходи с ума! Я тебе не султан Брунея. — Так что, ты отказываешься от выложенного мрамором патио? И от позолоченных нимф для фонтана?» Он задавал все новые вопросы: сколько времени она собирается уделять уходу за садом? Не слишком ли она ленива? И чем еще любит заниматься в свободное время?

— Ничего, что я все время тебя о чем-нибудь спрашиваю? Знаешь, даже родная мать называет меня инквизитором.

— Ха! Кто действительно инквизитор, так это моя мать.

— Может, перекусим? — предложила Белла. Она чувствовала себя неловко оттого, что отняла у него столько времени. Но что ему предложить? Быть может, дома его ждет полноценный семейный обед? — Чем бог послал. А он нам сегодня послал кой-какую закуску, лежит в холодильнике.

— Давай.

— Угощайся. Знаешь, как мне мама говорила — лисичка принесла, — сказала она, расставляя на кухонном столе разномастные тарелки из холодильника. — Выбирай, что нравится.

— Какое угощение. Прямо полуночный набег на холодильник — что под руку попалось, то и тащишь. Люблю я это дело.

— И я.

— Того же мнения.

Белла удивленно взглянула на него.

— Я тоже всегда так говорила, когда была маленькая.

Уилл ответил только, что их импровизированный банкет вполне сравним по роскоши с содержимым его собственного холодильника.

Холодный цыпленок под базиликовым соусом, домашний картофельный салат, разогретый хлеб чиабатта, плачущий сыр бри. Она пожала плечами:

— Так, остатки былой роскоши. А ты что, не готовишь?

— Готовлю. Почему женщины всегда думают, что мы, мужчины, не можем приготовить себе обед? Я хорошо умею готовить жареного цыпленка. Всякие блюда на пару, — он на минуту задумался, — еще жареную картошку! И пасту под соусом.

— Домашнюю или готовую?

— А, вот, — воскликнул он, проигнорировав вопрос, — я еще люблю жарить!

— Все мужчины так говорят. Ты не видел такой документальный фильм? Там говорится, что существует явная связь между мужской игрек-хромосомой и способностью готовить только те блюда, которые требуют жарки на сильном огне. Очевидно, поэтому все мужчины любят жареное мясо, — заключила она.

* * *

Когда они снова вернулись в сад, Уилл отвел ее в самый его конец. Остановившись за ее спиной, он через ее плечо указал рукой на дом, что-то ей объясняя. На своих волосах она чувствовала его теплое дыхание. Ей показалось даже, что она слышит стук его сердца, слышит, как он слегка сглатывает воздух.

— Вот. Видишь? Вот что я имел в виду насчет патио. С широкими ступеньками.

— Ладно. А что с этой жуткой лужайкой? — Отодвинувшись, она провела рукой по волосам.

Лужайку Уилл забраковал.

— Убрать совсем. Здесь уже ничего не сделаешь. Можно, конечно, заменить почву, но это бессмысленно. Она только место занимает. Представь, — жестом волшебника он описал большую дугу, — не надо будет ни косить, ни подравнивать. Можно все засадить какими-нибудь интересными растениями…

— А тебе не кажется, что если убрать газон, то это будет несколько напоминать автомобильную стоянку?

— Если все залить асфальтом, то да. А я предлагаю засыпать это место галькой и засадить все разными травами в виде орнамента. Или можно выложить все крупной серой галькой, знаешь, чтобы вода стекала и они все время были мокрыми.

— Как на пляже? Здорово. Папа всегда брал меня с собой, когда ехал на море. И теперь, каждый раз, когда мне грустно, я еду на побережье.

— Да, я тоже. О, глянь-ка сюда. — И он исчез между двумя разросшимися кустами.

А Белла все смотрела и смотрела на лужайку, представляя на ее месте свой личный маленький пляж. Волны лижут ей ноги, накатываются на камни в бухте, окрашивая их в темный цвет, принося свежесть и прохладу.

* * *

Она стремится уйти с поминок, как только позволят приличия. Даже раньше. Прощается с самыми близкими из родных Патрика. С Джозефом, который обнимает ее так крепко, что у нее перехватывает дыхание:

— Заглядывай к нам, Белла, не оставляй нас.

С Роуз, которая целует ее щеку со словами: ты нас так поддержала.

С Софи — та вдруг стала похожа на большеглазого ребенка. «Можно я переночую у тебя, Белла?» — спрашивает она.

Алан просто ее обнимает. Говорить он не может.

Она едет на побережье. Патрик несколько раз возил ее сюда, когда они гостили у его родителей. Белла хочет почувствовать соленый морской воздух внутри своих легких, хочет, чтобы ветер содрал с нее кожу. Только обновленная, омытая морем, может она возродиться.

За крутым поворотом ведущей на пляж дороги открывается изумительная пустота. Пропусти его — и взмоешь вверх, как огромная, железная чайка, а потом рухнешь в пучину и погрузишься так глубоко, что никто тебя не достанет. Только рыбы приплывут полакомиться плотью, да крабы будут ползать меж ребер. Волосы станут развеваться по течению, словно морские водоросли, а кораллы построят из ее скелета целый город. Ты станешь частью подводного мира, и никто не различит в соленой морской воде вкус твоих слез.

Машина замедляет ход; Белла сворачивает налево, на обочину. Она паркуется за знаком «Парковка запрещена». Из багажника достает запылившийся там плащ и, скинув наконец бесполезные здесь черные выходные туфли, босиком направляется к морю. Камни больно ранят ей подошвы. Надо было захватить шлепки. Но, собираясь на похороны, вряд ли кто-то составляет список вещей: носовые платки, черная шляпа, пляжные шлепки…

Трепещущие на ветру волосы лезут ей в рот, в лицо, и она ищет укрытия у волнореза. Как он измучен, изъеден ветром и морем! Волны и песок до блеска отполировали его деревянную обшивку. Прислонившись головой к доскам, она смотрит на его уходящую в воду оконечность. Кое-где меж неплотно пригнанных досок застряла галька. Кто это сделал, непогода или игравший здесь ребенок? Белла закапывается пальцами ног поглубже в гальку, не заботясь о тонких черных колготках.

— О, черт, черт, черт, — бормочет она вполголоса. — Сволочь, сволочь, сволочь. Как он мог так поступить со мной? Извращенец! Как это на него похоже — всегда все сделать по-своему. Только он мог погибнуть так по-дурацки, так не вовремя.

В этой ярости есть что-то приятное, что-то успокаивающее. Лучше злиться, чем позволить себе провалиться в уже затаившуюся темноту. Свернувшись калачиком, черная темень только и ждет, как бы просочиться в приоткрытую Беллой дверцу. Если продержаться подольше, темнота устанет ждать и тихо растворится. Но Белла знает, знает — сейчас она там. Она будет мурлыкать и тереться об ноги, пока Белла не сдастся, и тогда она прыгнет на нее, задушит своей невыносимой тяжестью и утащит вниз — в темный колодец. Из него никогда уже не выбраться. Страх клешнями сжал ее сердце. Нет, никогда уже не выбраться.