Встречались также школьные карточки, еще черно-белые. Тщедушный Ивасик носил очочки и огромный ранец. Похоже, его нередко били. Пятеро детей – тех, с фото на кожухе гильотины – в детском альбоме не встречались.

Нашлись всевозможные дипломы и грамоты – умненький Березин нередко что-то выигрывал, где-то занимал, чего-то удостаивался. Нашлись и киевские фото последних лет – большей частью корпоративные, из редакции.

Но из двадцати лет между выпуском из университета и переездом в Киев не сохранилось ничего: ни фото, ни писем, ни документов. Семь лет назад Иван Березин прибыл в столицу и почти сразу купил квартиру – в спальном районе, но двухкомнатную, не тесную. Первый год не работал нигде, потом устроился в редакцию. Там продолжил писать, умничать, удостаиваться; начал рассуждать о человеческих судьбах и попивать коньячок. Но что происходило в его жизни до Киева – оставалось загадкой, вроде как белым пятном. А может, темным.

Мы также нашли несколько записных книжек – в памяти телефона, КПК и на бумаге. Завтра – то есть, уже сегодня – ребята из следственного отдела должны начать прозванивать все это. Но я был почти уверен, что все контакты окажутся либо уже киевскими, либо еще детскими, львовскими. Также я не сомневался, что записи в трудовой книжке Березина начинаются и оканчиваются редакцией «Души». Возникало подозрение, что пятна неизвестности в жизнях Березина и Катерины совпадают, имеют нечто общее. Легко предположить, что и пятничный гость в квартире редактора – пришелец из той же неизвестности.

Было уже почти два. Я, наконец, улегся в постель и на удивление быстро уснул. Снилась львовская Катедра, в которой играл орган.

…А в шесть пятнадцать меня разбудил звонок. В сонной одури протирая глаза ладонями, я отыскал трубку и промямлил свое «алло». Звонил не Дим, а сам капитан Прокопов.

– Владимир? Доброго утра. Значит, бери ручку и бумагу, записывай адрес.

Я нашел чем и на чем нацарапать, он продиктовал.

– Значит, по этому адресу ты нужен ровно через час. Приезжай.

– А… Сан Дмитрич, что за адрес-то?

– Дом брюнета на темно-серой «Шкоде».

Вопросы отпали, сонливость испарилась. Я попрощался и кинулся умываться, собираться, кипятить кофе. Включил радио, там играла древняя-древняя «Ария», и мне вспомнилось: люди – нехитрые механизмы.

В четверть восьмого я подрулил к названному дому. Шел уютный, флегматичный дождь.

Меня ждали трое: Сан Дмитрич, его помощник старшина, и Дим. Следователь заговорил сразу:

– Хозяина «Шкоды» зовут Юрий Васильевич Малахов, ему двадцать восемь лет. Работает менеджером в автосалоне, и похоже, работает успешно. Квартира своя – как видите, в центре. Новая машина. «Шкода октавия», он приобрел ее в прошлом году, – капитан перевел дух. – Значит, теперь так. Поскольку не доказана возможность классифицировать смерть как убийство, то формально мы допрашиваем Малахова как свидетеля. Но зарубите на носу: он у меня – первый подозреваемый. Так что, товарищи пситехники, вытрясите из него все, что только можно, и еще больше. Распотрошите, как свидетеля по Петровской.

– Рады стараться! – задорно выкрикнул Дим. – Идем потрошить?

На третьем этаже мы не сразу нашли ажурную кнопку звонка. В бронированную дверь был вмонтирован глазок видеокамеры. Когда из динамика раздался голос хозяина, Сан Дмитрич поднес к глазку удостоверение. Дверь открылась.

Всегда забавно видеть человека, чью внешность мне описывали на словах. Оригинал одновременно и совпадает с описанием, и ни капли на него не похож. Да, брюнет, ростом около метра семидесяти, да, моих лет, да, уверенный и с гладко выбритым лицом. Но нет, и близко словесный портрет не передал того, например, что спокойствие брюнета – не просто, а спокойствие с презрением, с привычной холодной надменностью. Что этот человек смотрит на нас четверых и видит ничтожеств, дряней, способных плюнуть в морду или куснуть за ляжку. Он уверен, что мы на это способны, а также и в том, что неспособны ни на что большее, и отсюда вытекает его хладнокровное презрение, и потому его верхняя губа приподнята, а нижняя поджата, а глаза прищурены и насмешливы.

– Чем могу помочь, господа?

– Меня зовут капитан Прокопов, следственный отдел прокуратуры Голосеевского района. Мы расследуем обстоятельства смерти Ивана Яковлевича Березина. Вы знакомы с ним?

– Конечно. Недавно виделись.

– Мы должны задать вам ряд вопросов. Предпочитаете поговорить здесь или в прокуратуре?

– Я предпочитаю поговорить в присутствии моего адвоката.

– Мы хотим опросить вас как свидетеля, а не задержать как подозреваемого.

– Мой адвокат порадуется этому.

Дим пододвинулся поближе – он оказался на голову выше хозяина квартиры – и подмигнул Малахову:

– Адвокат-то вас, любезный, по головке не погладит. Вы ведь уже ляпнули, что виделись с покойным. В пятницу виделись, ага? А я еще добавлю, что Березина вы презирали и считали безвольным ничтожеством. Однако же до полуночи сидели у него, его кофе с коньяком пили. Я вот спрошу, какого черта, а? Любите, значит, с ничтожествами вечера коротать? Руку, значит, не подали бы, а в гости зашли? Сюда еще докинуть можно, что при словах «обстоятельства смерти» вы ни капли в лице не изменились – вот ни один мускул не дрогнул. Прелестно, ага?

Пока Дим говорил, его энергия сфокусировалась в верхнем – волевом – центре и короткими импульсами прошивала ауру Малахова. Ладья бил на словах «покойный», «ничтожество», «рука», «дрогнул». Однако брюнет действительно никак не среагировал на речь – ни единой новой эмоции не промелькнуло. Только аура его потухла, словно сжалась.

– Господин пситехник, я ведь по закону не обязан отвечать на ваши вопросы, верно? Стало быть, если мы дождемся адвоката, а потом я расскажу все, что захотите – это будет неплохой компромисс.

– Время дорого, – сказал Сан Дмитрич.

– Тем паче не стоит спорить с моим законным требованием.

– Давайте, звоните.

Малахов впустил нас в прихожую и указал на стулья. Их было два, я и старшина остались стоять. Брюнет звонил из комнаты, прикрыв дверь, и мы не могли разобрать слова разговора. Вскоре вернулся:

– Адвокат будет через двадцать минут. Чаю желаете?

Предложение звучало насмешливо – этакая имитация вежливости. Дим, как ни в чем не бывало, согласился. Я попросил кофе – хотел соображать как можно острее. Малахов ушел на кухню и не показывался добрых минут десять. Очевидно, чай был предлогом не оставаться с нами рядом, избежать давления, а Димово согласие, в свою очередь, – возможностью отослать хозяина и обсмотреть и ощупать прихожую. Ничего любопытного, впрочем, в прихожей не было. Обычная современная обстановка: телефон на стене, металлические стулья, высокая блестящая вешалка с куртками и плащом, точечные светильники. Прочитывалась в этом и успешность, и некоторая холодность, присущие хозяину квартиры, но ничего нового прихожая не давала.