Наконец то, к чему так долго готовилась Ульяна, свершилось.

Дворецким у великого князя был боярин Кука Проклович, скабрезник и любитель хмельного питья. Он-то и представил Ульяне ее новую помощницу.

– Давно ты здесь в услужении? – спросила Матрена, помогая Ульяне рвать большие тряпки на несколько частей. Этими тряпками челядинки протирали окна и двери в дворцовых покоях.

– С конца мая, – ответила Ульяна.

– Дворецкий со всеми челядинками так обращается? – вновь спросила Матрена.

Кука Проклович, уходя, игриво похлопал Матрену по ее округлому заду.

– Со всеми. – Ульяна изобразила недовольный вздох. – Такой уж он человек!

– Небось этот толстяк и под сарафаны челядинок заглядывать любит? – Матрена заглянула в глаза Ульяне.

– Не без этого, подруга, – тихо проговорила Ульяна, оглянувшись на дверь. – Еще этот толстячок имеет привычку подслушивать и подглядывать.

Матрена понимающе покивала головой с едкой полуусмешкой на своих красивых устах.

– Коль дворецкий начнет к тебе приставать, лучше уступи ему, – еще тише промолвила Ульяна, – иначе он прогонит тебя в шею, еще и в воровстве обвинит. Душа-то у него черная!

– А тебе самой приходилось отдаваться этому борову? – поинтересовалась Матрена.

– Было один раз… – ответила Ульяна, отведя взгляд.

Отвечая на вопросы Матрены, Ульяна говорила то, что ей велел Якушка Шачебальцев, до этого долго и дотошно вводивший ее в суть дела. Ульяна намеренно очернила дворецкого перед Матреной, поскольку тот должен был сыграть определенную важную роль в раскрытии заговора. На самом деле дворецкий не имел привычки домогаться служанок, ограничиваясь лишь щипками и шлепками.

Еще Матрена хотела знать, позволит ли ей дворецкий изредка ночевать во дворце, мол, ходить по городу в темное время суток она опасается, а уборка дворцовых покоев может затянуться допоздна.

– С этим затруднений не будет, – заверила Матрену Ульяна. – Дворецкий не запрещает никому из челядинок проводить ночи во дворце. Возле поварни имеются две светелки, там и ночуют многие из служанок.

Матрена оказалась очень смышленой и проворной в работе. Она была исполнительна, старательна и аккуратна. Ни с кем не вступала в пререкания, никому не грубила, отдыхала не дольше прочих служанок. На все знаки внимания дворецкого и дворцовых гридней Матрена отвечала непринужденной улыбкой или остроумной шуткой.

Приглядываясь к Матрене, Ульяна поражалась ее умению не выходить из себя ни при каких условиях, с первого раза запоминать множество новых имен, распорядок смены караулов, расположение внутренних дворцовых покоев и боковых выходов… Судя по говору, Матрена была девушкой деревенской, однако по некоторым ее манерам и привычкам можно было догадаться, что она успела пожить в роскоши и достатке.

Однажды Матрена чуть не разлила ведро с грязной водой после мытья полов в оружейной комнате и трапезной для стражи, ругнувшись по-польски себе под нос, полагая, что ее никто не слышит. Однако это услышала Ульяна, которая с некоторых пор старалась все время держать Матрену в поле своего зрения.

Ульяна немедленно рассказала об этом Якушке Шачебальцеву. Тот нисколько не удивился этому.

«Конечно, эта красавица прибыла сюда с той стороны. – Якушка ткнул пальцем в сторону Литвы. – Будь с нею поосторожнее, Уля. Матрена не должна догадаться, что ты приставлена к ней соглядатаем. Близится тот момент, когда Матрена попытается подобраться вплотную к государю».

* * *

Великий князь диктовал очередное послание своим мятежным братьям, когда его побеспокоил воевода Данила Холмский, войдя в княжеские палаты, не слушая возмущенных реплик дворецкого, который пытался его удержать.

– Плохие вести, княже! – с порога объявил воевода. – Орда хана Ахмата двигается к нашим рубежам. Ныне татары разбили становища на реке Сосне близ Ельца. Об этом сообщили рязанские дозорные нашим дозорным. По слухам, татар надвигается несметное множество!

– Похоже, не на шутку осерчал хан Ахмат, коромысло ему в бок! – пробурчал дворецкий из-за спины Данилы Холмского.

Иван Васильевич стремительно встал с кресла и прошелся по светлице от стола к окну, в которое проливались слепящие потоки солнечного света. На длинном фиолетовом одеянии государя искрились и переливались узоры из золотых ниток, попадая под солнечные лучи. Длинные темные волосы Ивана Васильевича были стянуты на лбу узкой повязкой.

Сидящий за столом дьяк Василий Долматов в ожидании взирал на великого князя, держа в правой руке гусиное перо. Перед ним лежал длинный узкий лист толстой бумаги наполовину исписанный ровным красивым почерком, рядом стояла чернильница из мягкого камня оникса.

– Что ж, воевода, пришла пора собирать полки, – после краткого раздумья промолвил Иван Васильевич, подойдя к Даниле Холмскому и положив свою тяжелую ладонь тому на плечо. – Оповести об этом прочих воевод. Местом сбора войск будет Коломна. Верховное начальство тебе отдаю, Данила. Ступай, с Богом!

Воевода отвесил великому князю низкий поклон и тут же удалился.

– Может, не стоит доверять Даниле все московское воинство, княже, – опасливо проговорил Кука Проклович, едва затворилась дверь за ушедшим воеводой Холмским. – Его дочь, как-никак, замужем за Борисом Волоцким, который настроен к тебе особенно непримиримо.

– Это не твоего ума дело, боярин! – нахмурился Иван Васильевич. – Ступай-ка лучше и пришли ко мне челядинку с брусничным киселем, что-то в горле у меня пересохло.

Кука Проклович суетливо поклонился государю и попятился к дверям.

Продолжив диктовать послание к мятежным братьям, Иван Васильевич вновь уселся в кресло с подлокотниками. Он то поднимал глаза к потолку, то переводил взгляд на окно, щурясь от яркого солнечного света. Лето ныне выдалось жаркое.

Вступившая в светлицу молодая челядинка в длинном белом платье и черной косой, с серебряным кубком в руках, какое-то время стояла посреди комнаты, робко опустив очи. Поставить кубок на стол, заваленный бумагами, она не решилась, а больше его поставить было не на что.

Закончив диктовать писцу свой очередной словесный оборот, Иван Васильевич подозвал челядинку к себе и взял кубок с киселем из ее рук.

– Брусничный, надеюсь? – обронил он при этом, улыбнувшись красивой темноокой служанке. – А то ведь я иные-то кисели не пью.

– Брусничный, государь, – несмело ответила служанка, чуть покраснев от смущения.

Осушив кубок до половины, Иван Васильевич с довольным видом причмокнул губами и вновь заговорил со служанкой:

– А ты, никак, новенькая, а? Откуда ты, красавица?

– Я из села Богородского, – ответила челядинка, глядя в пол. – Третью седмицу во дворце тружусь, то в поварне, то в трапезных покоях…

– Зовут тебя как, милая? – Иван Васильевич разглядывал статную, хорошо сложенную челядинку с явным интересом.