Начинался сорок пятый год. На западе еще гремела канонада. Еще гибли наши боевые товарищи. Да и многим из нас предстояло возвращение на фронт. Страшный жребий войны еще готовил кому-то свой кровавый приговор. Но предчувствие победы уже витало над землей. И хотя стояли в Челябинске суровые уральские морозы, запах победной весны становился все ощутимее.

«Тревога!» — этот сигнал мгновенно оборвал сон задолго до рассвета. Застегивая на ходу одежду, мы высыпали во двор училища. Прошедший суровую школу войны и потерявший на ней руку начальник училища генерал Казаков принимает рапорт и обращается к нам. Он говорит о чрезвычайной важности и секретности предстоящей операции. «Вас в строю ровно сто человек! Все бывшие фронтовики, все коммунисты! Ни одна душа не должна знать, где вы были и что вы делали!»

Ночной морозный воздух разрезает короткая команда, и наша сотня минует КПП. Мы шагаем по пустынным заснеженным улицам. Город, забывшийся от тяжелого, изнурительного труда, недоедания и холода, погружен в тревожный сон. Наши шаги гулко стреляют в сонную тишину. Колючая снежная крупа, подгоняемая порывами ветра, больно жалит лицо, лезет за воротник шинели. Куда нас ведут? Почему все так таинственно?

Городские постройки начинают вытесняться маленькими кособокими домиками. Из-под ворот лениво тявкают разбуженные нами собаки. На пустынной тихой улочке следует короткая, как выстрел, команда: «Стой!». Мы замираем перед высоким забором, поверх которого вьется колючая проволока. Открываются массивные ворота, и под пристальным досмотром пересчитывающих нас часовых мы проходим во двор. Сопровождавшие нас командиры, в их числе старшина нашей второй роты Помазанов, остаются по другую сторону забора — конспирация!

Осматриваемся. Перед нами невзрачное одноэтажное строение, увенчанное высокой металлической трубой. Без нее здание можно было бы принять за пакгауз. Труба же придает ему сходство с городской баней. Озабоченный кладовщик, хмурый мужчина лет пятидесяти с бледным дистрофичным лицом, под неусыпными взорами офицеров охраны срывает пломбы и открывает тяжелые металлические двери. Потом этот кладовщик будет уверять нас, что проработал здесь почти три года, но внутри склада не был ни разу. И даже не догадывался, что в нем хранится. В его обязанности входила лишь проверка целостности замков и их пломбировки.

Мы входим в помещение, начальником которого, как узнали позже, был генерал госбезопасности. На цементном полу колодцами высотою в шесть венцов уложены какие-то слитки. На поверхности каждого выбита эллипсовидная печать «Аффинажзолото «Москва». Отдельно крупными цифрами с точностью до грамма обозначен вес. В среднем по тридцать килограммов каждый кирпичик! «Золото!» — зловещим шепотом роняет кто-то. Золото, горы золота!

Под тяжестью золотых венцов в цементном полу отпечатались глубокие вмятины. П-образный склад тянется на десятки метров. Сколько же несметного добра здесь хранится? Никто не может ответить на этот вопрос. Экскурсовода здесь, разумеется, нет. Кладовщик ошалело рассматривает «подведомственное» ему богатство.

Очередная команда выводит нас из оцепенения. «Приступить к работе!» Курсант, получивший в своей пятерке, на которые всех нас разбили, первый номер, нагнулся поднял двухпудовый слиток и направился к выходу. У каждой двери стояли грузовые машины с откинутыми задними бортами. На подножке офицер с пистолетом, в кузове — два солдата с винтовками...

Первые номера аккуратно опустили драгоценные ноши. Идущие следом повторяли эту операцию. В кузовах образовывались квадраты со сторонами в девять кирпичей. Восемьдесят одна плита! По тридцать килограммов каждая! Почти две с половиной тонны в каждой машине! «Позолоченные» грузовички отъезжали, и тут же под погрузку подкатывали следующие. Ни минуты простоя. Куда перемещалось золото, мы, конечно, не знали. Путевок нам не предъявляли. Можно было лишь догадываться, что эвакуированный в начале войны из Москвы золотой фонд страны возвращался домой.

Около девяти утра объявили перерыв на завтрак. К воротам подкатила полевая кухня, солдаты охраны отцепили ее от грузовика И вручную вкатили во двор. Ни одна живая душа к нам на склад попасть не могла! Каша из пшенного концентрата с американской тушенкой, доставляемой в страну по ленд-лизу, полевая кухня, стоящий на ней солдат с черпаком — все живо напомнило не столь уже далекий фронтовой быт. Спали мы не раздеваясь. Нам привезли матрацы и одеяла, и после двенадцатичасового рабочего дня, обменявшись очередными байками про «златые годы», мы засыпали мертвецким сном.

Шел третий день вахты. Медленным степенным шагом двигались пятерки от склада к машинам. Мы уже хорошо усвоили все требования: строго выдерживаемый порядок движения в каждой пятерке, никто не пытается переносить сразу по два слитка, перекуры — одновременно для всех и только по команде офицера охраны. Все эти строгости нас уже не утруждают. Мы забавляемся устным счетом и размышлениями об окружающих нас сокровищах. «Хватит ли одного кирпичика на всю жизнь?», «Сколько граммов золота нужно человеку на год?», «Что бы ты стал делать, если бы тебе подарили такую плиточку?». Необычность всего происходящего возбуждает, веселит нас. Мы ведь еще почти мальчишки, нам по 20 лет всего. Не каждому ведь удается вот так запросто купаться в золоте.

Сколько же его на этом складе? Наиболее любознательный из нас подсчитал, что за три дня мы перегрузили более тысячи тонн золота!

К середине четвертого дня золото кончилось. Конец вахте? Не тут-то было. Открылись двери еще одного хранилища, и перед нашими восхищенными взорами предстала новая фантастическая картина. Уйма ящиков, пакетов, коробок. Все обернуто мешковиной, прошнуровано, опечатано сургучными печатями. На каждой упаковке закреплена фанерная бирка с указанием цены. Что ни число, то волосы дыбом: 300 тысяч, 470 тысяч, 510 тысяч... Это даже и сегодня кажется многовато, а тогда, в сорок пятом, было просто неосязаемо. Оказалось, что перед нами уникальные ценности московских музеев. Теперь они тоже уедут домой.

Через несколько дней завершаем выполнение совершенно секретного задания. Шагаем по опустевшей улице Цвиллинга, мимо самого крупного тогда в Челябинске кинотеатра имени Пушкина. «Запевай!» — командует наш старшина. Голос запевалы разрывает морозный воздух. «Броня крепка и танки наши быстры, в ЧТТУ все мужества полны, в строю стоят советские танкисты — своей любимой Родины сыны».

Наконец мы у дома. Через час вся наша «засекреченная сотня» погружается в сон...

Не так давно Григорий Явлинский, а вслед за ним и некоторые другие экономисты сообщили данные о золотом запасе страны. Данные, которые раньше тщательно скрывались. Так вот, из сообщений, прозвучавших с телевизионных экранов и в газетах, стало известно, что у нас осталось всего 240 тонн золота. Эта информация буквально потрясла меня. Да, наверное, не только меня. Я невольно вспомнил обо всем, что было в Челябинске — почти пятьдесят лет назад. Как же так, тогда, после четырех лет страшнейшей испепеляющей бойни, страна располагала запасами золота, в несколько раз превосходящими сегодняшние?! А ведь золото определяет экономический потенциал государства. Значит, сейчас у нас не осталось почти ничего? Ни золота, ни потенции, ни экономики»...