Черное ночное небо над костром дрожит и искрится, и даже звезды кажутся тусклыми на фоне нашего земного огня.

– Завтра будем чистить сад от мертвых деревьев. – Бо стоит, скрестив руки на груди, и смотрит на пламя.

– А как?

– Спилим стволы, а пни подожжем, и они постепенно выгорят.

– Постепенно? Долго будут гореть?

– Пару дней.

За последнюю неделю время для меня словно остановилось; и даже в разгар сезона, который обрушивается на город, подобно урагану, я чувствовала себя защищенной. В такие моменты я забываю, что за пределами этого маленького острова существует другой, большой мир. Да вот только мир про нас не забудет, он найдет способ проникнуть внутрь. Так всегда случается.

* * *

На то, чтобы спилить две засохшие яблони и одну грушу, у нас уходит три дня. К вечеру последнего я едва могу пошевелиться. Руки болят так, что утром с трудом натягиваю футболку.

Мы идем по саду, оценивая результаты трудов. Сегодня нам еще предстоит поджечь три больших пня. Внезапно Бо останавливается у одинокого дуба в центре сада – того самого, с вырезанным на стволе сердцем. С ветвей осыпается белесый мох, делая дуб с двухсотлетней историей похожим на призрак.

– Это, наверное, тоже стоит сжечь, – замечает Бо, изучая крону. – Дерево совсем старое и больное. На его месте можно посадить яблоню.

Я прижимаю ладонь к стволу – там, где вырезано сердце.

– Нет. Я хочу его оставить.

Бо заслоняет глаза от солнца.

– Мне кажется, это неправильно срубать его, – добавляю я. – Это дерево для кого-то многое значило.

– Вряд ли эти «кто-то» еще живы и будут опечалены.

– Может, и так. Но все же я хочу сохранить дуб.

Он похлопывает по стволу.

– Ладно. Решать тебе.

К выжиганию старых деревьев Бо подходит с крайней осторожностью. У каждого пня стоят наготове несколько ведер воды и большая лопата – на случай, если придется гасить пламя. Он чиркает спичкой и поджигает первый ствол, затем переходит к следующим. Мы наблюдаем, как огонь неспешно пожирает древесину.

Солнце угасает, и языки пламени поднимаются вверх от высоких пней, словно руки, тянущиеся к звездам.

Я завариваю две кружки горячего черного чая с кардамоном и возвращаюсь с ними в сад. Воздух дымный и сладкий от яблок, которым не суждено созреть.

Мы сидим на бревне. Бо дует на чай и произносит:

– Я слышал, твоя мама гадает на чайных листьях.

– И где же ты это слышал?

– В городе, когда искал работу и наткнулся на твое объявление. Начал расспрашивать, как попасть на остров, а люди решили, что я хочу узнать свою судьбу.

– Она больше этим не занимается. С тех пор как исчез отец.

Я наклоняюсь, срываю пучок ломкой прибрежной травы, разминаю хрусткие волокна между ладоней. В памяти сохранилось, как отец идет по острову, время от времени опускаясь на колени, чтобы сорвать одуванчик, клевер или лишайник, а потом теребит их в обветренных руках. Ему нравилось пробовать мир на ощупь – камешки, растения, плодородную землю. Отец считал, что это открывает нам суть вещей, которые мы зачастую игнорируем. Я на миг прикрываю глаза и прогоняю воспоминание. Мне тяжело думать об отце. Сердце сжимается от боли.

– А ты гадаешь? – спрашивает Бо, вздернув бровь.

– Даже не надейся. Я не хочу раскрывать, что тебя ждет в будущем.

– Но ты можешь?

– Пробовала. Но всерьез не занималась.

Бо протягивает мне кружку.

– Ты так и не поверил окончательно в сестер Свон, зато веришь, что чаинки могут предсказывать чью-то судьбу? – спрашиваю я, игнорируя его кружку.

– Такой вот я непредсказуемый.

Я улыбаюсь ему.

– У тебя в кружке осталась жидкость, ничего не получится. Нужно допить до конца, и тогда рисунок чайных листьев на дне укажет, где живет твоя судьба.

Он пристально смотрит в кружку, будто сам пытается узнать свое будущее.

– Ты говоришь как настоящая ведьма.

Я с улыбкой покачиваю головой. Вряд ли это можно назвать ведьмовством. Ни заклинаний, ни снадобий, ничего интригующего. Но я его не поправляю.

Бо одним глотком допивает остатки чая и снова протягивает мне кружку.

Я медлю. Мне действительно не хочется этого делать. Но он смотрит на меня с таким неподдельным интересом, что я беру кружку двумя руками и наклоняю в одну сторону, затем в другую, изучая распределение чайных листьев по дну.

– Хм, – произношу наконец я, словно обдумываю ответ, и украдкой поглядываю на Бо. Он придвинулся ближе к краю бревна и, кажется, вот-вот свалится, если я немедленно не расскажу ему, что вижу. Поднимаю голову и смотрю ему в глаза. – Тебя ждут долгая жизнь, настоящая любовь и куча золота. – Ставлю кружку между нами.

Бо снова приподнимает бровь, глядит на кружку, затем на меня. Я пытаюсь держаться невозмутимо, однако губы сами собой растягиваются в улыбке.

– Ценное предсказание! – Он улыбается в ответ, потом начинает хохотать. – Может, карьера гадалки тебе и не грозит, но, надеюсь, насчет моего будущего ты окажешься права по всем трем пунктам.

– Конечно, права! Чайные листья не лгут.

Он снова хохочет, я же наконец делаю глоток из своей чашки.

Искры танцуют, кружатся и улетают в небо. И вдруг я осознаю, как легко и непринужденно мне рядом с Бо. Как будто уже много лет по вечерам мы сидим вот так в темноте у костра и смеемся.

Я не чувствую грызущую боль в затылке, которая обычно мучает меня каждое лето – словно тикают часы, отсчитывая, сколько осталось времени до солнцестояния и до конца сезона. Бо отвлек меня от того ужаса, что таится в городе, в бухте и в моей голове.

– Раньше люди считали, что груши и яблоки, выросшие на острове, волшебные; что они обладают целебными свойствами. – Я запрокидываю голову, чтобы видеть, как дым поднимается по спирали вверх. – Помогают при укусах пчел, сенной лихорадке и даже лечат разбитое сердце. В городе они стоили в два раза дороже обычных фруктов.

– И твоя семья их продавала?

– Нет. Это было очень давно, до приезда моих родителей на остров. Но если деревья снова начнут плодоносить и фрукты будут съедобными, мы сможем ими торговать.

– В следующем году на каждом дереве будет по пять-шесть килограммов плодов. Работы будет невпроворот, тебе придется нанимать помощников.

Он сказал «тебе». Будто сам не увидит урожая.

– Спасибо. Спасибо, что возвращаешь сад к жизни.

Бо кивает. Я касаюсь своего указательного пальца, обмотанного пластырем, – порез почти зажил и совсем не болит. Но крохотный шрам, наверное, останется. Кажется, пришло время узнать про шрам Бо.