Сегодня я не буду думать ни о ком другом.

Мы засыпаем только под утро — без преувеличений. Уставшие, мокрые, неспособные шевелиться и даже говорить. То, что происходит в постели, тяжело назвать «просто сексом»: мы словно наслаждаемся разными десертами, но не разрешаем себе наесться до конца. Пробуем — и переходим к следующему блюду. Я и не знала, что любовью можно заниматься вот так, а не просто до кульминации через десять минут. Не представляла, что пустоту внутри можно заполнить эмоциями, от которых кружится голова и приятно тяжелеют веки.

— Спасибо, что забрал меня, — говорю шепотом, и мои слова наверняка теряются в шуме громко играющей «Angel»[1] моего любимого композитора, которого, к счастью, Артем тоже любит.

Я не успеваю подавить порыв: подвигаюсь и прижимаюсь губами к его плечу. Не целую, просто чувствую каждой трещинкой зацелованной кожи его вкус.

— Что-то мне подсказывает, что ты долго не хотела соглашаться, — безошибочно угадывает он, хоть я не собираюсь юлить и киваю в ответ. — Почему, малыш? Что со мной не в порядке?

— Ты меня пугаешь. — Это правда. Если отодвинуть в сторону Игоря, то моя личная система безопасности давно и настойчиво сигнализирует, что от него нужно держаться подальше. Намного «подальше», чем рядом в одной постели.

— Я думал, нам хорошо вместе.

Так и есть, и в этом-то вся проблема.

— Не обращай внимания, просто после нашего марафона у меня устали даже мозги. У меня железное оправдание на все глупости, которые я буду говорить в течение суток.

Мы оба понимаем, что я просто увожу разговор подальше от опасной темы, и оба позволяем этому случиться. Артем ловко переворачивает меня на спину, прижимает к упругому матрасу, и я снова раскидываю для него ноги.

— Двое суток, — самонадеянно ухмыляется он — и мы выходим на новый старт.

------------------------------

[1] Композиция Angel (автор музыки — Armando Morabito)

Я всегда чувствовал тонкую грань, когда вдруг — случайно, не намеренно, а просто потому, что это происходило вопреки законам логики и воле моего сердца — начинал западать на другую женщину. Это было чем-то сродни звериному чутью предстоящей катастрофы. В такие моменты сам себе казался крысой, которая не бежит с тонущего корабля, а подлезает под него и из последних сил упирается лапы, чтобы удержать на плаву.

За много лет брака я никогда не изменял Юле и никогда этого не хотел. Не мог даже представить рядом с собой другую женщину. Просто потому, что у меня была красивая любимая женщина, которая давала мне все: поддержку, заботу и полное исполнение всех сексуальных фантазий. А я никогда не относился к мужчинам, которым количество секса с разными женщинами важнее качества с одной.

Но утром после той странной прогулки с Женей я чувствую себя мерзко, как будто мы не держались за руки, а всю ночь трахались. Потому что тогда я был морально готов к этому, я хотел эту женщину и никакие мои тормоза не сработали. Если бы она захотела провести со мной ночь — я просто позволил бы этому случиться. Скорее всего, испытывал бы те же чувства, что испытываю сейчас, пока Юля одинаковыми движениями переворачивает гренки и намазывает их смородиновым джемом.

Я хотел другую женщину.

И хочу ее до сих пор, просто до безумия сильно.

Самое поганое, что могло случиться за два года моего трещащего по швам брака, происходит не как гром среди ясного неба, не сносит смертельным торнадо. Самое ужасное происходит в полной тишине. Медленным сильнодействующим ядом разрушает мое желание бороться и спасать нас, наш с Юлей брак. Я больше не хочу оживлять призрак отношений.

Но если я опущу руки, жена тоже не станет бороться. И останется совершенно одна.

— Юль, хватит суетится. Посиди со мной.

Она вскидывается, когда я грубо беру ее за руку и так же грубо усаживаю рядом.

— Блядь, Юля, мы не чужие друг другу! Хватит шарахаться!

— У тебя неприятности? — машинально переспрашивает жена. — Ты обычно не кричишь.

— А ты просто иначе не замечаешь меня!

Да, я ору. У меня сносит крышу, рвет глотку до хрипа. Какого хрена я должен быть капитаном «Титаника», который она даже не пытается спасти, а просто сидит на плоту и ждет, пока все это дерьмо пойдет ко дну.

— Прекрати так себя вести, Игорь. — Ей хватает характера попытаться меня осадить, но не хватает желания попытаться вылезти из уютной скорлупы внутреннего мира. — Если что-то случилось, я помогу. Кому нужно позвонить? Снова проблемы с клубникой? Когда…

— Просто заткнись.

Это незаслуженная грубость, но только так я еще могу хоть что-то почувствовать. Потому что просьбы, уговоры, нежность и понимание больше не работают. Все это давно издохло внутри меня, переварилось в котле боли, которой тоже было достаточно, потому что не только Юлька потеряла долгожданного ребенка, но и я лишился маленькой девочки, которой заплетал смешные бантики на коротких и легких как пух волосах. Но я же мужик, и общество считает, что мне запрещено плакать, мучиться и уходить в себя, потому что я должен зорким коршуном бдеть горе жены, обеспечивать семью и беречь брак любыми способами. А если мне хуево до зубного скрежета — я должен просто закрыть рот и улыбаться, как чертов шут.

— Юля, я больше так не могу. Прости.

— Хочешь разводиться? — скупо спрашивает она.

Поднимается, чтобы снять со сковороды подгоревшие ломтики хлеба, пытается соскрести ножом гарь, но сдается и без сожаления смахивает в ведро.

— Хочу спасти нас. Пока не поздно.

Пока я не влюбился в другую женщину.

— Давай все бросим и уедем? На неделю, на месяц, на год?! В Париж, ты же всегда его любила. Будем есть круасаны с шоколадом, гулять по Елисейским полям. Скупишь все, что захочешь на том блошином рынке и…

— В понедельник нужно перезаключать договора, — себе под нос говорит Юля. Сухо, как будто не я только что вывернул себя кишками наружу. — Иначе у тебя не будет хорошей свежей рыбы.

Лучше бы ударила.

Эти два года я как будто изо всех сил бежал вперед, держал Юльку за руку и пытался увести нас от погони, а теперь остановился и увидел, что все это время просто перебирал ногами дурацкое игровое колесо, а в руке у меня не ладонь любимой женщины, а пыль несуществующих воспоминаний. И не осталось совсем ничего, не за что ухватиться, не ради кого и дальше рвать жопу.

— Я допоздна буду на работе, — бросаю уже в прихожей. Плевать, услышала или нет. Какая разница, если меня здесь все равно никто не ждет. Ради меня никто не молится на стрелки и циферблат часов, каждую минуту нервно проверяя телефон.

Кажется, Юлька что-то говорит в ответ, но сейчас мне все равно.

Я окаменел. Умер внутри. Теперь бы не сгнить, а остальное — херня.