— Ну и где же твой штаб?

Петрович уже досадовал на себя за болтливость.

— Вот и не скажу… Это секрет.

Вероника помолчала.

— Не скажешь?

— Нет.

— Значит, нету никакого штаба.

В душе у Петровича происходила борьба.

— А ты не протрепешься? — он с сомнением заглянул ей в лицо.

Синие глаза похлопали по-кукольному:

— Что я — дура?

— Ладно. — Петрович поднялся со скамейки. — Тогда пошли.

Вероника занималась в гимнастической секции и еще, кажется, посещала в Доме пионеров танцевальный кружок. Тело у нее было легкое и гибкое; поэтому, в отличие от индейца Ирокеза, узкий лаз между лифтом и лестницей ее не смутил.

— Подержи ракетку, — сказала она Петровичу и первая скользнула в подвал.

— Не соврал… — Она удивленно осматривалась в Петровичевом логове. После улицы здесь казалось прохладно и сыро.

Обойдя вокруг стола, Вероника плюхнулась на диван.

— Ну и что вы тут делаете?.. Где твоя армия?

Петрович не ответил. Ему хотелось, чтобы она вела себя посерьезнее. С минуту они провели в молчании, глядя, как потревоженные пылинки, словно мошки, мечутся в луче света, свисающем из оконца.

— Между прочим, оттуда улицу видно. — Петрович кивнул на окно.

Вероника оживилась:

— Хочу поглядеть.

Она придвинула стул, взобралась на него и, став на цыпочки, вся потянулась к оконцу. Платье ее, поддавшись порыву тела, тоже потянулось кверху… Ничего не было странного в Вероникиной позе, однако у Петровича почему-то екнуло сердце. Он почувствовал вдруг присутствие того самого — тайного, которое угадывал, подсматривая за взрослыми женщинами. Только сейчас это тайное находилось близко, совсем рядом, а у Петровича не было укрытия…

— У тебя трусы видно, — пробормотал он.

— Что? — Вероника вздрогнула, как от укуса.

Спрыгнув со стула, она одернула подол и уставилась на Петровича долгим внимательным взглядом.

— Все маме скажу.

— Что скажешь? — Он покраснел.

— Как ты меня в подвал заманил.

— Я тебя не заманивал… дура!

Вероника, поискав глазами, взяла со стола свою ракетку.

— Все… Я пошла отсюда.

— Обещала не трепаться, — буркнул Петрович ей вслед, но ответа уже не получил.

Настроение было испорчено напрочь. Впервые Петрович не в состоянии был предаваться привычным умиротворенным мечтаниям, лежа на «штабном» диване. Его мучила досада — на Веронику и еще больше на самого себя.

Но прошло несколько дней, и это неприятное происшествие постепенно завалило новыми событиями и впечатлениями. Разве что изредка покалывало воспоминание — словно кончик пера, торчащий из подушки. Ну да мало ли что еще покалывало его самолюбие, — Петрович знал уже, что жизнь без этих перышек не бывает.

И все-таки он вздрогнул, когда однажды, выйдя из своего подъезда, снова нос к носу столкнулся с Вероникой.

— Привет! — пропела она и как ни в чем не бывало.

— Приве-ет… — Петрович насторожился.

— Как твой штаб? — Вероника помахала на него ресницами.

— А тебе-то что?

— Да так… — Она сделала паузу и вдруг заглянула ему в лицо: — Пошли опять?

Петровичу представился удобный случай, чтобы отомстить ей за прошлый свой конфуз. Ему следовало, скроив презрительную мину, послать Веронику куда подальше, но он… неожиданно для себя согласился:

— Пошли, если хочешь.

На этот раз Вероника держалась в «штабе» по-хозяйски, будто не она, а Петрович пришел к ней в гости. Усевшись на диване, она, вопреки своему обыкновению, не болтала, а только молча покачивалась на пружинах и загадочно улыбалась. Петрович тоже молчал, но он молчал от растерянности. Какое-то время они безмолвствовали оба, пока Петрович (все-таки Петрович!) не выдержал:

— Ну, — поинтересовался он, — и что же мы будем делать?

— Не знаю… — Вероника отозвалась не сразу. И вдруг, встрепенувшись, спрыгнула с дивана: — Я буду на улицу смотреть.

Она опять влезла на стул и снова, еще сильнее, чем в прошлый раз, потянулась наверх — совсем вытянулась в струнку, так что подол ее платья поднялся чуть не до пояса. И оба они замерли, затаив дыхание, — Вероника рассматривала что-то необыкновенно занятное на улице, а Петрович изучал ее трусики, отороченные симпатичными рюшами. Теперь он помалкивал, наученный опытом, и Вероника словно забыла о его присутствии… Наконец она выдохнула и, обернувшись, метнула в Петровича синий испытующий взгляд. Затем она спрыгнула со стула, поправила платье и, стараясь не встречаться с Петровичем глазами, объявила, что ей пора домой.

— Иди… — только и смог он пробормотать.

И Петрович остался один в своем «штабе». В воздухе еще витал цветочный волнующий запах, но необыкновенное представление уже казалось ему привидевшимся во сне. Петровичу еще предстояло осмыслить то, что произошло, однако о главном он уже догадывался: жизнь его, доселе простая и мужественная, начинала усложняться.

Проведя некоторое время в раздумьях, Петрович — что ему оставалось — тоже выбрался из подвала. Очутившись в подъезде, он увидел у лифта мужчину — того самого, который всегда курил на башне.

— Дядя, — попросил Петрович, — отвезите меня наверх.

Мужчина, похоже, тоже его узнал.

— Поехали, — кивнул он серьезно.

Окна на башенной площадке были открыты настежь; в них ровно и мощно дуло ветром — не тем судорожным ветром, что метет мусор по земле, а тем, который движет облаками. Здесь начиналось небо — иначе откуда бы взялось это ощущение полета…

Петрович покосился на соседа: мужчина портил спички, пытаясь прикурить, а над его лысиной танцевали волосы. Наконец из сомкнутых горстей вырвался клуб дыма и, бешено закрутившись, умчался по коридору. Мужчина, тоже покосившись, встретился глазами с Петровичем и вдруг спросил:

— Ты зачем в подвал лазишь? Партизанишь?

Петрович вздрогнул.

— А вы откуда знаете?

— Я тут главный — все знаю.

Инстинкт подсказывал, что дядька этот хоть и главный, но неопасный, однако Петрович напрягся.

— Ты не бойся, — успокоил его мужчина. — Это я к тому, что в подвале воздух плохой. Здесь, поди, лучше дышится…

Он сделал сильный демонстративный вдох и тут же закашлялся в папиросном дыму.

Неожиданно откуда-то снизу налетел голубь и, увидев людей, шарахнулся обратно. Хлопая крыльями, голубь завис перед окном, но потом поборол свои опасения и сел на карниз — чем-то это место ему приглянулось.